Глаза темные, как у сокола. Такие глаза мне нравятся у друга, но если они принадлежат кому-нибудь другому, то их взгляд вызывает во мне чувство неловкости. Он смахивал чем-то на сансэя карате.
Я взял у него бутерброд и воду в крышке от термоса.
— А все-таки, кто ты? — спросил я. — Я уже несколько лет катаю пассажиров, но ни разу не видел никого в этом бизнесе.
— Я занимаюсь примерно тем же, — довольно радостным голосом ответил он. — Плюс кое-какой ремонт, пайка. Иногда вожусь с тракторами. Если я слишком долго задерживаюсь на одном месте, у меня порой возникают трудности. Вот я и собрал самолет. Тоже катаю людей.
— А с какими тракторами ты имел дело? — я с детства сходил с ума по дизелям.
— Д-8, Д-9. Я занимался этим недолго, в Огайо.
— Д-9! Огромный, как дом! Двойной нижний привод! Да им можно хоть гору свернуть!
— Для того чтобы сдвинуть гору, существуют способы получше, — сказал он с улыбкой, длившейся, может быть, десятую долю секунды.
Некоторое время я стоял, облокотившись о нижнее крыло его самолета, и наблюдал за ним. Игра света… Вблизи на него было трудно смотреть. Создавалось впечатление, что вокруг его головы светился серебристый ореол.
— Что-нибудь не так? — поинтересовался он.
— А что у тебя за трудности?
— О, ничего особенного. Просто охота к перемене мест, как и у тебя.
Я взял еще один бутерброд и прошелся вокруг его самолета. Это была машина выпуска 1928-1929 года, только совершенно новая. Заводы не делают таких новых самолетов, как этот. По крайней мере, двадцать слоев полированной аэролаком обшивки, натянутой на деревянный каркас, сверкали как зеркало. На листе английского золота под кабиной было написано имя «Дон», а на планшете с картами я прочитал: «Д.У.Шимода». Приборы выглядели идеально новыми, как будто только что из упаковки. Оригинальные приборы 1928 года. Ручка управления из лакированного дуба, рукоятка газа, смеситель, и даже искрогаситель слева. Сейчас больше нигде не встретишь искрогаситель, даже на идеально отреставрированных старых машинах. Нигде ни царапинки, ни пятнышка, ни единого следа от масла на обшивке. Такое впечатление, что эта машина вообще ни разу не летала, что она материализовалась на этом поле сквозь полувековой виток времени. Я почувствовал, как у меня по шее побежали холодные мурашки.
— Ты давно на нем летаешь? — спросил я, стоя за его самолетом.
— Около месяца, недель пять.
Он говорил неправду. Пять недель в полях и, кем бы вы ни были, на самолете останутся пятна от грязи и масла, а в кабине будут стебельки травы, от этого никуда не деться. Но эта машина… Ни масла на ветровом стекле, ни зеленых травяных пятен на передних кромках крыльев и хвоста, ни раздавленных жуков на пропеллере. Таких самолетов, летающих летом в Иллинойсе, не бывает. Я исследовал «Трэвел Эйр» еще минут пять, потом вернулся и сел на траву под крылом лицом к пилоту. Мне не было страшно, мне нравился этот парень, но что-то тут было не так.
— Почему ты не говоришь мне правду?
— Я сказал тебе правду, Ричард, — ответил он. На моем самолете тоже написано мое имя.
— Невозможно летать на «Трэвел Эйр» так, чтобы на нем не осталось хотя бы немножко масла, дружок, немножко пыли. Хотя бы немного травы на полу. Боже, ну хотя бы одной царапины на обшивке!
Он спокойно улыбнулся в ответ:
Думаю, что люди не могли летать так долго не потому, что они считали это невозможным, а просто-напросто потому, что они не знали первого принципа аэродинамики. Мне хочется верить в то, что где-то есть другой принцип: для того, чтобы летать, нам не нужны самолеты, нам не нужны машины, чтобы проходить сквозь стены или добираться до других планет. Мы можем сами научиться этому, если захотим.
Он улыбнулся и кивнул:
— И ты думаешь, что научишься всему этому, продавая по полям полеты по три доллара за десять минут?
— Единственные знания, которые для меня что-то значат, это те, что я получил сам, делая то, что я делаю. На земле нет человека, который мог бы научить меня большему, чем мой самолет и небо, но если бы он и существовал, я бы тотчас отправился искать его. Или ее.
Темные глаза спокойно смотрели на меня.
— Если ты действительно хочешь научиться всему этому, то не кажется ли тебе, что тебя кто-то или что-то направляет?
— Конечно, направляет. Да и всех остальных тоже, разве не так? У меня всегда было такое чувство, что за мной кто-то наблюдает.
— И ты думаешь, что тебя за ручку приведут к учителю, который сможет помочь тебе?
— Да, если я сам себе не учитель!
— Может быть, так оно и случится, — сказал он.
Новенький пикап, подняв тучу пыли, съехал с дороги и остановился у поля. Открылась дверца, и из автомобиля вышли старик и девочка лет десяти. В воздухе висела коричневая пыль, ветра не было.
— Катаете пассажиров, верно? — спросил старик.
Поле открыл первым Дональд Шимода, поэтому я молчал.
— Да, сэр, — бойко ответил он. — Не хотите ли полетать?
— А если и захочу, то вы, поди, начнете петли крутить, да вверх тормашками меня переворачивать? — его глаза хитро блестели, он ждал, как мы отнесемся к его сельскому выговору.
— Захотите — будем, не захотите — не будем.
— А стоит это удовольствие, поди, уйму денег?
— Три доллара за десять минут, сэр. Это будет тридцать три и одна треть цента за минуту в воздухе, и, как говорит большинство, дело того стоит.
Было довольно странно сидеть и смотреть, как работает этот парень. Я уже давно привык к своему методу рекламы: «Гарантирую, что наверху на десять градусов холоднее, мистер! Побывайте там, где летают только птицы и ангелы! И это, всего лишь, за три доллара. Двадцать двадцатицентовых монет не так уж облегчат ваш карман!» Я забыл, что может быть и другой метод.
Одному заниматься подобным делом довольно напряженно. Я к этому привык, но все-таки, если клиентов нет, ты остаешься без обеда. Сейчас, когда я мог не зависеть от сегодняшнего дохода, я расслабился и стал наблюдать.
Девочка, блондинка с карими глазами и грустным лицом, подошла и тоже с любопытством смотрела на нас. Она была здесь явно только из-за деда. Она не хотела лететь.
Обычно все бывает наоборот: восторженные дети и подозрительные родители, но когда зарабатываешь себе на хлеб подобным образом, начинаешь понимать людей по-другому. Я знал: эта девочка не полетит с нами ни за что, даже если мы будем упрашивать ее все лето.
— Кто из вас, джентльмены? — спросил старик.
Шимода налил себе чашку воды.
— С вами полетит Ричард. Я еще не закончил свой завтрак. Или вам придется подождать.
— Нет, сэр, я готов. А мы сможем пролететь над моей фермой?
— Конечно, — ответил я, — только укажите направление, сэр.
Я выгрузил из передней кабины «Флита» свой спальный мешок, чехол с инструментами и посуду и помог старику забраться в кабину. Затем сел на заднее сидение и пристегнулся ремнями.
— Ты не крутанешь пропеллер, Дон?
— Угу, — он встал, держа чашку в руке, и подошел к моему самолету, — что нужно делать?
— Толкни его, но только осторожно. Импульс сам закрутит его дальше.
Каждый раз, когда пропеллер «Флита» толкает кто-то другой, они делают это слишком сильно, и, по всевозможным довольно сложным причинам, двигатель не заводится. Но этот парень толкнул его так медленно, как будто он занимался этим всю жизнь. Импульс провернул пропеллер, раздался треск, в
