Сидоров: Смотри, бригадир к нам пилит…
Манилов (увлекаясь): А что мне бригадир? Мне бригадир не указка, у меня своя голова на плечах есть! Да, может быть, в будущем студенты на личных вертолетах на поля летать будут – день поползал по грядке – и домой, к телевизору… И никаких тебе бригадиров!
Бригадир: Подъем, ребята! Перерыв окончен! Вставай, вставай, Манилов, хватит тебе языком чесать!
Сидоров и Манилов послушно становятся на колени и ползут в том направлении, где еще не убран картофель.
Манилов: А все же хорошо бы наш труд хоть немного автоматизировать. Ну хотя бы, чтобы корзинки сами ездили.
Сидоров: Корзинки? Это ты неплохо, Манилов, придумал… Передвигая перед собой корзинки, оба на коленях уползают за кулисы. Для экономии занавес можно не делать.
Был как-то у студента Шмяткина джин. Жил он в бутылке, потрешь ее – он и вылезет. Что ему скажешь, то и сделает. Класс! Не жизнь, а одно удовольствие. Да вот только делал все этот джин с большой неохотой и все как-то шиворот-навыворот. Пошлешь его в магазин с червонцем, так он продавцу нагрубит, сдачу не принесет и, вообще, норовит все брать бесплатно, за что его бьют и пытаются ловить. Скажешь ему, шпаргалки к экзамену написать, так он такое напишет, что прочитать нельзя, а если прочитать можно, то вслух не скажешь.
Ясное дело, Шмяткин распекал джина всячески и поругивал, и на этом поприще дошел до такой выразительной словесности, что джин зеленел, залезал в бутылку и пробочку за собой аккуратненько закрывал. Дошло уже до того, что никакими силами нельзя его было оттуда вызвать. Пробку откупоришь, а оттуда только дымок выходит да ругательства. В общем, заболел джин. У меня, говорит, период спячки начался. У меня, говорит, настроение не важное – боюсь и вам испортить… То у него мутации, то насморк, а то и того похлеще и из другого места.
Шмяткину симуляции эти не особо-то понравились. Ладно, думает, без тебя, проходимец, сессию сдам. Законопатил он бутылку и понес, куда глаза глядят, а так-как такую ржавую и старую ни в одном приемном пункте стеклотары брать не хотели, так и осталась она лежать возле мусорных ящиков, неизвестно до каких времен.
Что-что, а ждать джин умел…
Шел как-то прораб Хрюшин к себе домой и заметил бутыль, которая привлекла его внимание. Принес он ее домой, облюбовал, а так как классику читал еще в детстве, вытащил пробку, да потер о горлышко. Джин и вылез, грустный, правда, немного после заточения.
– Да, застоялся ты, милый, – покачал головой Хрюшин. – Потускнел весь, даже дым не идет. Ну, мы тебе работенку подыщем, не боись…
Известное дело, у прораба Хрюшина строительство объекта ну никак к сроку сдачи, на каких-нибудь полгода, не поспевало.
– Ну что, саксаул, город построить можешь?
– Могу, – честно ответил джин. Это ведь входило в список его услуг.
Недели две джин строил объект. По двадцать норм давал в день и, верите ли, успел к сроку. Комиссия ахнула, пожала плечами, пожала руку Хрюшину и где надо поставила крестик. На радостях, с премии Хрюшин напился, да и джина своего подпоил изрядно.
– Да, что там построить город! – стал кричать джин. – Я его и разрушить могу! Гораздо быстрее!
– Ломать-то, в общем-то, не строить, – согласился Хрюшин и подумал, что неплохо бы еще сарай и строительный мусор убрать. – Кое-что, вообще-то, можно и сломать…
– Сделаем! – вскричал Хусейн-джин, исчез куда-то на полчаса, а вернувшись, полез в бутылку – отсыпаться.
Наутро прораб Хрюшин так и подпрыгнул, проходя мимо строительного объекта: стены кривые совсем уже обвалились, из проломов сантехника выглядывает. Так и стоит его объект с недоделками, словно и не принимал участия в его строительстве Абдула Хусейн. Взял Хрюшин на работе отгул, пришел домой, бутылку двумя пробками забил и выкинул на все четыре стороны.
Бутыль об асфальт ударилась и укатилась в канаву. От старости, наверное, не разбилась…
Урюкшан, директор кафе-ресторана, никогда бы эту импортную бутылку не поднял – все у него было, не жаловался. И машина, и дача, и две самые красивые, добрые, честные и любимые жены. Хорошо жил Урюкшан, да вот ОБХСС его вконец замучило, до того, что спать директор спокойно не мог.
Пришел он в свой кабинет, двери плотно закрыл, пробку вытащил, бутыль потер и приказал джину появиться.
– Я джин Абдула Хусейн, – сказал джин, присматриваясь к Урюкшану.
– Вот что, уважаемый. Теперь будешь работать на меня. Я твой хозяин… Ты мне – я тебе. Должен помочь, одна кровь все же…
Сообщил он ему свой самый важный пароль («ты – мне, я – тебе»), дал ему явки и связи – и стал джин заниматься махинациями, да такими, что работники ОБХСС только за голову хватались и таблетки от головной боли пили.
– Где вы были, товарищ Урюкшан, с такого по этакое?
– Дома был. Сосед видел, жена скажет.
– А этого с тем-то вы хорошо знаете?
– Первый раз эти преступные фамилии слышу…
Пуще прежнего хорошо бы стал жить Урюкшан, если бы не джин. Да в него-то все и упиралось. Совсем уже обнаглел Хусейн-джин, зазнался, хозяина не слушает, в бутылке прорезь проделал, да в нее стал деньги складывать. Взятки стал брать неимоверные. Урюкшану немного даст, а остальное – в бутылку. А если Урюкшан начинает его стыдить, Адбула Хусейн ему отвечает: «Э-э, уважаемый! Ты мне, я себе!»
Подумал Урюкшан, снял с джина ввереные ему полномочия и посадил в бутылку – до поры до времени, приказав даже пароль секретный забыть. А бутылку поставил на шкаф – для красоты.
Только через полгода Урюкшан выпустил джина из бутылки, да и то только для того, чтобы сделать из него джина на побегушках. Тапочки ему принеси, машину помой, мусор вынеси…
Джин бегает и все указания Урюкшана послушно выполняет. Неужели исправился? – задумался директор ресторана, а так как без афер он никак уже не мог, решил он снова использовать джина. Вот что Урюкшан придумал: уволил он официантов – за тунеядство и грязные руки, а на их место на семь ставок оформил Абдулу Хусейна.
Все стало снова хорошо. Посетители джином нахвалиться не могут – повсюду-то он успевает. И этому принесет, и этому закажет, и этого обсчитает. Другой бы с ног сбился, а Абдуле хоть бы что, одна нога здесь, другая там, ног-то вроде бы и нет у него.
Неделю он так работал, а потом опять сказался зловредный нрав джина. Не знаю, в крови это у них, или он один такой нетипичный попался, да только джин отпустил живот, бороду как совковую лопату и снова зазнался…
Посетители его кличут, ложечками по столу стучат, а ему хоть бы что – стоит, бутыль свою влажной тряпочкой протирает и в отражении ее собой не налюбуется. Вон-то он какой – и живот-то «во» и нужен-то он всем…
Так и получилось, что пожаловалось на Урюкшана одно важное лицо. Пришлось ему снова снимать джина с работы. А так как Урюкшану здорово досталось от важного лица, разозлился он на Абдулу Хусейна, бутыль забетонировал и выбросил на Пионерских прудах.
Качнулась бутыль пару раз на воде, да и поплыла к другому берегу, не утонула. Помогло, наверное, известное постановление о том, что в воде не тонет…
И вот однажды, шел мимо Пионерских прудов пионерский отряд с барабаном и пионервожатым. Заинтересовались они старинной бутылью, вытащили из воды палкой, принесли в школу, почистили и поставили в «Красный уголок». Через неделю пионеры пришли на собрание, джина Хусейна выпустили,
