триумфа германского фашизма. А вот что он говорил:
«Из ряда фактов, отражающих успехи мирной политики СССР, следует отметить и выделить два факта, имеющих бесспорно серьезное значение.
1) Я имею в виду, во-первых, тот перелом к лучшему в отношениях между СССР и Польшей, между СССР и Францией, который произошел в последнее время. В прошлом, как известно, с Польшей были у нас неважные отношения. В Польше убивали представителей нашего государства. Польша считала себя барьером западных государств против СССР. На Польшу рассчитывали все и всякие империалисты, как на передовой отряд в случае военного нападения на СССР. Не лучше обстояло дело с отношениями между СССР и Францией. Достаточно вспомнить факты из истории суда над вредительской группой Рамзина в Москве, чтобы восстановить в памяти картину взаимоотношений между СССР и Францией. И вот эти нежелательные отношения начинают постепенно исчезать. Они заменяются другими отношениями, которые нельзя назвать иначе, как отношениями сближения. Дело не только в том, что мы подписали пакт о ненападении с этими странами, хотя сам по себе пакт имеет серьезнейшее значение. Дело прежде всего в том, что атмосфера, зараженная взаимным недоверием, начинает рассеиваться. Это не значит, конечно, что наметившийся процесс сближения можно рассматривать как достаточно прочный, обеспечивающий конечный успех дела. Неожиданности и зигзаги политики, например, в Польше, где антисоветские настроения еще сильны, далеко еще нельзя считать исключенными. Но перелом к лучшему в наших отношениях, независимо от его результатов в будущем, — есть факт, заслуживающий того, чтобы отметить и выдвинуть его вперед, как фактор улучшения дела мира.
Где причина этого перелома, чем он стимулируется?
Прежде всего ростом силы и могущества СССР.
В наше время со слабыми не принято считаться, — считаются только с сильными. А затем — некоторыми изменениями в политике Германии, отражающими рост реваншистских и империалистских настроений в Германии.
Некоторые германские политики говорят по этому поводу, что СССР ориентируется теперь на Францию и Польшу, что из противника Версальского договора он стал его сторонником, что эта перемена объясняется установлением фашистского режима в Германии. Это не верно. Конечно, мы далеки от того, чтобы восторгаться фашистским режимом в Германии. Но дело здесь не в фашизме, хотя бы потому, что фашизм, например, в Италии не помешал СССР установить наилучшие отношения с этой страной. Дело также не в мнимых изменениях в нашем отношении к Версальскому договору. Не нам, испытавшим позор Брестского мира, воспевать Версальский договор. Мы не согласны только с тем, чтобы из-за этого договора мир был ввергнут в пучину новой войны. То же самое надо сказать о мнимой переориентации СССР. У нас не было ориентации на Германию, так же, как у нас нет ориентации на Польшу и Францию. Мы ориентировались в прошлом и ориентируемся в настоящем на СССР и только на СССР (бурные аплодисменты). И если интересы СССР требуют сближения с теми или иными странами, незаинтересованными в нарушении мира, мы идем на это дело без колебаний.
Нет, не в этом дело. Дело в изменении политики Германии. Дело в том, что еще перед приходом к власти нынешних германских политиков, особенно же после их прихода — в Германии началась борьба между двумя политическими линиями, между политикой старой, получившей отражение в известных договорах СССР с Германией, и политикой «новой», напоминающей в основном политику бывшего германского кайзера, который оккупировал одно время Украину и предпринял поход против Ленинграда, превратив Прибалтийские страны в плацдарм для такого похода, причем «новая» политика явным образом берет верх над старой. Нельзя считать случайностью, что люди «новой» политики берут во всем перевес, а сторонники старой политики оказались в опале. Не случайно также известное выступление Гугенберга в Лондоне, так же, как не случайны не менее известные декларации Розенберга, руководителя внешней политики правящей партии Германии. Вот в чем дело, товарищи.
2) Я имею в виду, во-вторых, восстановление нормальных отношений между СССР и Соединенными Штатами Северной Америки. Не может быть сомнения, что этот акт имеет серьезнейшее значение во всей системе международных отношений. Дело не только в том, что он кладет веху между старым, когда САСШ считались в различных странах оплотом для всяких антисоветских тенденций, и новым, когда этот оплот добровольно снят с дороги ко взаимной выгоде обеих стран.
Таковы два основных факта, отражающих успехи советской политики мира…
Наша внешняя политика ясна. Она есть политика сохранения мира и усиления торговых отношений со всеми странами. СССР не думает угрожать кому бы то ни было и — тем более — напасть на кого бы то ни было. Мы стоим за мир и отстаиваем дело мира. Но мы не боимся угроз и готовы ответить ударом на удар поджигателей войны (бурные аплодисменты). Кто хочет мира и добивается деловых связей с нами, тот всегда найдет у нас поддержку. А те, которые пытаются напасть на нашу страну, — получат сокрушительный отпор, чтобы впредь не повадно было им совать свое свиное рыло в наш советский огород (гром аплодисментов)…»
Осторожность формулировок Сталина казалась нам мудрой. Теперь, много лет спустя, она выглядит обоснованной реальными обстоятельствами.
Приход Гитлера к власти явился рубежной датой не только в истории Германии. Он имел исключительное значение и для СССР. Более того: он требовал переосмысления определенного стереотипа советско-германских отношений, сложившихся со времени Рапалло, т. е. в течение более чем десяти лет. Употребление понятия «стереотип» в данном случае не носит отрицательной окраски. Мы знаем, что в 1922 году совершилось крупнейшее достижение советской внешней политики на ее труднейшем пути от революционного романтизма к реализму — на пути, начатом Лениным, Чичериным и их ближайшими единомышленниками в руководстве партии и советской дипломатии. Недаром В. И. Ленин отмечал необходимость в дальнейшем соглашений с Западом только «типа рапалльского». Это достижение было закреплено в ряде советско-германских соглашений — в договоре о нейтралитете 1925 года, в протоколе 1931 года, в регулярных торговых и кредитных соглашениях. СССР тогда счел возможным пойти на ряд секретных договоренностей в военной области.
Беспокойство, с которым была встречена в Москве весть о создании первого кабинета Гитлера, можно было объяснить рядом причин. Даже если оставаться в сфере краткосрочных последствий, для советских дипломатов была ясна угроза, возникавшая для СССР в результате прихода к власти нацистов. Во-первых, мог нарушиться установившийся для нас баланс европейской политики, в котором советско- германские отношения являлись противовесом той монополии, на которую претендовали в 20-е годы Франция и Англия. Отчаянные попытки последней «перетащить» Германию на свою сторону и создать общий фронт против СССР долгое время успешно подрывались советской дипломатией, но теперь эта угроза становилась реальной. Во-вторых, благоприятные отношения с Берлином были крайне важны для Москвы и как противовес в напряженных советско-польских отношениях (как известно, в свое время антипольские настроения в Берлине были одним из аргументов для Ганса фон Секта, когда тот рекомендовал курс германско-советского военного сближения). В-третьих, возникала угроза не только для дипломатических маневров СССР, а для самой безопасности советского государства. (Уже через два года после прихода Гитлера к власти М. Н. Тухачевский на страницах «Правды» сформулировал этот тезис.) Наконец, что было тогда особенно важным, создавалась угроза для развития торговых связей, успешно развивавшихся с конца 20-х годов и выведших Германию на первое место среди наших зарубежных партнеров.
Приход Гитлера к власти не замедлил оказать влияние на климат советско-германских отношений, который стал быстро ухудшаться. Антисоветские выпады Гитлера в речи, произнесенной в берлинском «Спорт-паласте», вызвали резкий отпор в советской печати. 22 марта 1933 года К. Радек в статье «Куда идет Германия» напоминал об агрессивном курсе нацистской партии и отмечал: «Национал-социалисты развивали программу внешней политики, направленную против существования СССР, поддерживающего с Германией добрососедские отношения. Это налагает на германское правительство обязательство открыто сказать, куда она идет». Куда же Германия шла?
Существовал дополнительный элемент, придававший особое значение советско-германским экономическим связям. В середине 30-х годов СССР вступил в важнейший этап своего хозяйственного развития, определявшийся двумя его «столпами»: коллективизацией и индустриализацией. XVII съезд ВКП (б) (январь — февраль 1934 года) определил срочные задачи создания индустриальной базы, которые
