в Марокко. Реальная угроза — это безуспешные переговоры. Если он направит фон Нейрата в Лондон, каждый немец подумает, что тот отправился для обсуждения колониальных притязаний, и если ему не удастся добиться успеха, обстановка не только не улучшится, а ухудшится.
Давайте довольствоваться медленным продвижением вперед. Это самый надежный путь. Ни один человек, который видел, что такое война, как видел он, не может быть настолько глупым, чтобы хотеть новой войны, ибо все мы знаем, что в войне проигрывает даже победитель. В настоящее время только одна страна может думать о войне — Россия!
Я ответил, что совершенно убежден в том, что премьер-министр и министр иностранных дел не оспорят его призывов к осторожности в отношении медленного продвижения вперед, при условии, что мы почувствовали бы, что действительно продвигаемся вперед. Действительно, премьер-министр сказал мне накануне моего вылета из Лондона, что он был бы очень доволен медленным продвижением вперед и что вряд ли можно рассчитывать на что-то другое. Самое главное — чтобы обе наши страны действовали во имя достижения одной и той же конечной цели — мирного решения сложных вопросов, которыми мы весьма озабочены.
Трудно дать четкий или последовательный ответ о беседе, продолжавшейся более трех часов и проходившей не совсем ординарно. В целом Гитлер был спокоен и сдержан, если не считать моментов, когда он приходил в возбуждение, говоря о России или печати. Вопрос о коммунизме не занял столько места, сколько я ожидал. Гитлер говорил очень живо: глаза в постоянном движении и энергичные жесты в подкрепление мысли. Я вполне могу понять, почему он считается популярным оратором. Быстрая смена настроений — сардонический юмор, издевка, иногда почти тоска. Но он поразил меня своей искренностью и верой во все то, о чем он говорил. Что касается политического значения беседы, то я не оценил бы его очень высоко. Я полагал бы, что беседа была хороша для установления контактов, но у меня сложилось четкое впечатление, что кроме колоний ему мало что от нас надо и что, по его мнению, в отношении европейских проблем время работает на него. В конечном счете я полагаю, что, желая поддерживать с нами дружественные отношения, он в то же время не спешит решать вопрос о возвращении в Лигу Наций, рассматривает разоружение как дело достаточно безнадежное и, короче говоря, чувствует себя сильным и не собирается бегать за нами. У меня не сложилось впечатление, что он намерен воевать с нами из-за колоний; но нет сомнения в том, что если он не сможет получить удовлетворения в этом вопросе, то хорошие отношения, при которых, по моему мнению, мы могли бы оказывать значительное влияние и без которых внешняя напряженность сохранится, оказались бы невозможными.
Хотя он был вполне дружелюбен и любезен, он проявлял определенную сдержанность, что частично можно объяснить усталостью, но мне кажется, что главным образом это следует отнести за счет осознания, что у нас разная система ценностей и что мы говорим на разных языках.
Это было не только расхождением во взглядах между тоталитарным государством и демократическим. Складывалось впечатление, что он считает, что в то время, как он достиг власти лишь после тяжелой борьбы с сегодняшними реалиями, британское правительство продолжает благоденствовать в созданном им мире, в фантастической стране странных, хотя и достойных уважения, иллюзий. Оно потеряло всякую связь с реальностью и цепляется за ходячие лозунги — «коллективная безопасность», «всеобщее урегулирование», «разоружение», «пакты о ненападении», — которые не дают никаких практических перспектив разрешения проблем Европы.
Он не может, в частности, понять, почему такое значение придается возвращению Германии в Лигу Наций. Он считает всю концепцию равенства государств нереалистической и не основанной на реальной жизни, а следовательно, не верит в то, что дискуссии между множеством стран с разными интересами и совершенно различной значимостью могут куда-то привести. Отсюда его предпочтение решать отдельные проблемы в одиночку.
К этому добавляется его недоверие к демократическим методам, которые он считает неэффективными, чреватыми ошибками и неуместными в этом сложном и постоянно меняющемся мире, в котором мы живем. Главным пороком демократии, по его мнению, является то, что она может парализовать способность реально оценивать факты своей любовью к разглагольствованиям и искаженным представлением фактов в ее печати с ее вседозволенностью.
Во-вторых, система Лиги означает сохранение статус-кво. Бесполезно уходить от этого вопроса, заявляя, что ст. 19 Устава предусматривает возможность пересмотра мирными средствами. Подобный аргумент — еще одно из проявлений самообольщения. Невозможно представить себе мирный пересмотр с общего согласия, поскольку каждый член Лиги потребует жертв со стороны других.
Все это, естественно, тревожит нас и затрудняет контакты. Мы говорим на разных языках. Ведь факт — возможно, и неудобный факт, — что Германия в настоящее время является великой и сильной страной, в которой энергия бьет ключом и которая полна решимости добиться того, что она считает своими законными чаяниями. А это означает, что будет трудно достигнуть прогресса, если мы не проявим готовности выступить с конкретными предложениями по одному вопросу, который непосредственно возникает между нами, а именно — по вопросу о колониях. Ведь он, несомненно, будет утверждать, что достиг со своими соседями таких договоренностей, которые касаются их и его больше, чем нас; что он будет твердо их придерживаться; а что касается Лиги Наций и т. п. — то он не собирается менять метода, который он считает «реалистичным» и эффективным, на тот, который в основном строится на иллюзиях.
Возможно или нет — а если и возможно, то желательно ли? — пытаться выработать линию практических предложений по колониям — это вопрос, порождающий множество других соображений. Но вряд ли существует какой-либо другой практический путь внесения коренных изменений в англо- германские отношения.
Путешественник, преодолевший бесчисленные трудности в диких местах, обнаруживает, по возвращении домой, что его семья не ведает о его злоключениях и погружена в местные дела и проблемы. Они встречаются дружелюбно, но он чувствует, что они живут в другом мире и говорят с ним совсем на другом языке.
Возможно, эта аналогия и небезупречна, но она иллюстрирует отношение Гитлера к встрече с представителем британского правительства.
Как представляется, дело сводится к тому, должны ли мы посчитать возможным или желательным рассмотреть проблемы колониального урегулирования в широком плане, имея в виду возможность использовать это как средство нажима для продолжения курса на реальное умиротворение в Европе: иными словами, вместо того, чтобы вести с ним торг в плане отказа его от колоний взамен на предоставление свободы действий в Европе, попытаться провести более трудный, но, вероятно, более благоразумный торг по колониальному урегулированию в обмен на хорошее поведение в Европе.
20 ноября
Мы вернулись в Берлин к завтраку, после чего я написал несколько писем и читал газеты. В 11.00 мы отправились на машине генерала Геринга к нему домой на обед. Его дом находился в лесу. Мы ехали по одному из новых «автобанов» — по шоссе в Штеттин — эта поездка полностью подтверждала все написанное Топом Волмером о подобных шоссе, но я был поражен небольшой загруженностью дороги транспортом. Геринг встретил меня на дороге. На нем были коричневые бриджи и сапоги в тон, зеленая кожаная куртка, поверх которой было надето короткое пальто с меховым воротником. Зеленая кожаная куртка была подпоясана зеленым кожаным ремнем, на котором был подвешен кинжал в красных кожаных ножнах, — в общем он представлял собою весьма живописное и привлекательное зрелище. Его наряд завершала зеленая шляпа с большой кисточкой из замши.
Он пригласил нас посмотреть выгородку, где он держит бизона и лося, к которым он проявляет большой интерес. Затем мы ехали по лесу в своего роде охотничьем фаэтоне, запряженном двумя гнедыми ганноверской породы. Нам много показали из того, что делается по лесонасаждению и уходу за лесом. Этими работами руководит сам Геринг. В конечном итоге мы подъехали к его дому — большому каменному дому, расположенному между двух озер в сосновом лесу. Дом покрыт толстой соломенной крышей, из которой выглядывают решетчатые слуховые окошки. Это дом с колоннами, построенный в форме буквы П. В разных точках на флагштоках развешаны флаги: свастика, охотничий флаг и специально в мою честь над дверью повешен флаг Великобритании. Что касается внутреннего устройства дома, то ничего подобного я никогда не видел. Огромная анфилада комнат, в которую вы попадаете через длинную галерею-вход,
