сорванцы. Они радовались, что миновала страшная ночь и что каждый шаг приближает их к Иерусалиму, белому городу мечты. Пусть варвары с криками разбегутся, завидев их приближение, раскаленное дыхание всевышнего настигнет и испепелит их. Опустевший белокаменный город, самый прекрасный и богатый на земле, святыня христианского мира, примет детское воинство. В нем обретут они вечное блаженство.
Так им обещали…
— Есть хочется, — пожаловался Долф своему другу, который в эту минуту оглаживал ослика, протягивая ему пучок травы.
— Думаю, им хочется есть не меньше нашего, — спокойно заметил Леонардо, взмахом руки указав на необъятный лагерь.
Долф пристыженно умолк. Девочка, которая ночью искала у него защиты, устремила на него выжидательный взгляд. Теперь она следовала за ним как тень. Каким образом удалось Долфу завоевать ее непоколебимое доверие, он и сам не знал. Во всяком случае, он почти не обращал на нее внимания.
Он разложил одежду, чтобы просушить на солнце.
Девочка тоже, не долго думая, сбросила промокшее платьице, под которым была ветхая сорочка сурового полотна.
Она почесалась, произнесла несколько непонятных слов и вдруг припустила к реке, волоча за собой платье.
Долф побежал за ней. Мало ли что может случиться, если этот несмышленыш по неосторожности зайдет на глубину. Но очень скоро ему стало понятно, что для беспокойства нет причин. Девочка опустилась на колени у прибрежного мелководья и, сняв с себя сорочку, аккуратно выполоскала свою одежонку. Заходить в прозрачную воду глубже она остерегалась. Долф обратил внимание на то, как тщательно она промывала волосы, как долго плескалась в воде. А ведь на уроках истории что-то такое говорили о грязи, неопрятности и плачевном состоянии гигиены в средние века, вследствие чего то и дело возникали губительные эпидемии.
Он скользнул сочувственным взглядом по исхудавшей, бледной фигурке: лопатки торчат, как крылья, а ребра можно просто пересчитать. Тонкие, слабенькие ноги, казалось, едва несут крохотный вес этого изможденного тельца. И при всем том ее движения свидетельствовали о природной живости и грации.
Выходя из воды, она натянула еще мокрую рубашку и подняла к нему сияющее лицо, довольная тем, что этот мальчик пошел вслед за ней и теперь ждал ее. Наконец он как следует рассмотрел ее лицо, облепленное мокрыми белокурыми волосами. Милая девчушка. Он протянул руку, приподнял девочку и дружески кивнул ей. Прямо на него глянули большие серые глаза, казавшиеся огромными на осунувшемся личике. Он отметил изящный лоб, мягкую линию подбородка, и жалость шевельнулась в нем. Кто эта девочка, что втянуло ее в безумный водоворот этого похода?
Он взял ее мокрое платьице, отжал его и разложил на траве. Девочка доверчиво уселась на траве рядом.
— Как твое имя? — спросил он.
— Марике.
Голос звучал чисто и нежно.
— Откуда ты?
Смысл этого вопроса не был ясен девочке. Если слово «имя» показалось ей знакомым, то следующая фраза уже была сказана на абсолютно непонятном ей языке.
— Wo komst du her? — переспросил Долф по-немецки.
На этот раз она обрадованно закивала:
— Из Кельна.
Дитя города! Выросла в сумрачной тени крепостных стен. Сквозь узкие окошечки проникал шум стройки с Соборной площади. Именно в тысяча двести двенадцатом году развернулось строительство прославленного в веках Кельнского собора. Дата случайно застряла в памяти Долфа.
Он не стал добиваться ответа от Марике. Ее одурачили, как и многие тысячи детей. Но что случилось с ними, что толкнуло их на это безрассудство? Ему, здравомыслящему школьнику из двадцатого века, нипочем этого не понять.
— Пошли, — бросил он, поднимаясь.
Но ей не хотелось вставать, и она потянула его назад.
— Чего тебе?
— А тебя как зовут?
Она права, не годится любопытствовать, самому оставаясь в тени. Вздохнув, он снова опустился на траву и произнес, ткнув себя в грудь:
— Рудолф Вега ван Амстелвеен.
Она побледнела. Робость, страх промелькнули в серых глазах.
— Рудолф…
Девочка отпрянула, губы ее задрожали.
— Не бойся, — поспешил вставить Долф.
— Благородный господин… — испуганно прошептала она.
Теперь он понял все. Она приняла его за сына рыцаря, а может быть, за беглого оруженосца. Видно, имя «Рудолф» здесь получают только отпрыски знатных фамилий. Он решительно тряхнул головой.
— Мой отец ученый, ну… писец.
Понимает она или нет? Кажется, да.
— Ты тоже умеешь читать? — благоговейно спросила она. — И писать?
Он кивнул.
— А где это — Амстелвеен?
— Далеко, в Голландии.
О Голландии она, видно, слыхала. Она подняла руку, пригладила волосы.
— Кому служит твой отец?
И тут Долф совершил ошибку.
— Мой отец — подданный голландской королевы.
Марике покачала головой.
«Какой же я болван! — подумал Долф. — Да у нас в Голландии в тысяча двести двенадцатом году и королей-то еще не было, а страна входила в Священную Римскую империю на правах графства».
— Наш сюзерен — Виллем, граф Голландии, — быстро нашелся он.
— Да? Он сам отпустил тебя или пришлось бежать?
— Мой отец не знает, где я, — объяснил он, на сей раз не погрешив против истины. Ответ, по- видимому, удовлетворил девочку. Она с восхищением взглянула на Долфа, наконец встала и, взяв его за руку, пошла к лагерю.
Леонардо уже накормил ослика. Марике набросила на себя почти высохшее платье.
— Пошли? — спросил студент.
— Куда? — поинтересовался Долф, тоже натягивая одежду.
— В Болонью, конечно.
Долф не знал, что сказать. Прежде чем он успел опомниться, Марике потянула его за рукав, возбужденно показывая на город. Они протерли глаза, еще не веря себе. Нет, это не сон.
Городские ворота широко распахнулись, и сотни мужчин, женщин, детей, нагруженные блюдами и корзинами, хлынули наружу. Они со всех ног торопились к лагерю, обитатели которого в немом изумлении взирали на процессию.
Долф видел, что навстречу горожанам выступил мальчишка, одетый в белоснежный плащ и добротные сапоги.
Позади него кутались в темные рясы два монаха. Эта троица, приковывавшая все взоры, двинулась навстречу жителям Спирса, чтобы обменяться несколькими словами с теми, кто шел в первых рядах. Мальчишка в плаще обвел всех величавым жестом, словно благословляя тяжело груженных людей. Затем он отступил в сторону, взял увесистый каравай хлеба и заговорил, обращаясь к потрясенным детям. Его
