– Щётка! – пришёл на выручку Кира.
– Буква «А»! Что тебе нравится в соседе слева?..
– Марина Николаевна, вы почему же ничего не говорите? Вам что нравится в соседе слева?
Я поглядела на Киру. Он даже рот приоткрыл от неожиданности и вопросительно смотрел на меня.
– Аккуратность, – пошутила я.
Мальчики засмеялись.
Потом я села за работу, а ребята ещё долго играли, и минутами я невольно прислушивалась к их возгласам. Иногда Галя поражала мальчиков своей находчивостью, иногда они ставили её втупик, потому что она, второклассница, не могла назвать часть корабля на «Ю» («Ют!» сказал Лукарев), не знала персонажей древних мифов на «Г» («Геракл! Геркулес!» наперебой кричали Кира и Федя) и не поняла, что такое Аустерлиц, когда понадобилось назвать известную битву. На вопрос: '«Сознайся, каков твой недостаток на букву «Н», Кира ответил сразу:
– Нерешительность.
– А ты что же молчишь? – обернулась Галя к Лукареву.
Федя на мгновенье замялся.
– У меня, знаешь, не на букву «Н», – сказал он.
– А на какую?
– Признавайся, чего уж тут! – сказал Кира.
– Да что… известно, какой у меня недостаток.
– Кому известно?
– Марине Николаевне известно, – покосившись в мою сторону, негромко сказал Федя.
Кира и Федя ушли от меня в этот вечер очень довольные. Но история Шуриной марки на этом не кончилась.
«ХОРОШО ПРИДУМАЛ»
Иногда в большую перемену мальчики развлекались игрой, которая называется «Зверь – птица – рыба». Все становились полукругом, и водящий ровным голосом выкликал: «Зверь – птица – рыба! Зверь – птица – рыба! Зверь…» – и вдруг, указав на кого-нибудь пальцем, кричал; «Птица!» и быстро считал до трёх. За это время надо было назвать какую-нибудь птицу (или зверя, рыбу). Если, скажем, воробья, щуку или тигра раз назвали, повторять было уже нельзя.
Многие ребята быстро исчерпывали свой запас названий.
– Пума! – говорил Румянцев.
– Уже говорили пуму.
– Росомаха! – пытался спастись Володя.
– Я называл росомаху! – возражал Толя.
И только Серёжа Селиванов был неистощим.
– Турач! – кричал он.
– Это что? Разве есть такая птица?
– Есть. Она вроде фазана.
Или:
– Чо!
– Как так «чо»? Такого зверя нет!
– А вот и есть! Это красный волк. Он поменьше обыкновенного волка и, как лиса, рыжий. И хвост у него лисий – длинный и пушистый.
Серёжины зоологические «новинки» так часто вызывали удивление и недоверие, что он стал объяснять их сразу, не дожидаясь вопросов.
– Птица! – кричал ему водящий.
– Кеклики! – отвечал Серёжа и поспешно прибавлял: – Горные курочки.
– Зверь!
– Сивуч! Морской лев, огромный! Бывает, весит целых девятьсот килограммов. Ростом четыре метра, в обхват – три.
Раз, когда надо было назвать птицу, он сказал совсем уж неожиданно:
– Синяя птица!
– Это только в сказке, – возразил Горюнов.
Но Серёжа сказал, что синяя птица и на самом деле существует. Это лиловый дрозд. У него лиловое или тёмно-синее оперение, и он так и называется: «синяя птица». Живёт он на Кавказе, селится у снегов: «Куда снег, туда и он. Зимой спускается пониже, а летом забирается высоко в горы».
Застать Серёжу врасплох было невозможно; зверей и птиц он знал хорошо – не только по-книжному, по именам: знал их повадки и характеры. Я и раньше знала, что отец его охотник, что Серёжа всё детство провёл в деревне и теперь с нетерпением ждал лета.
Когда мы попадали в лес (осенью – за грибами, зимой – на лыжах), Серёжа чувствовал себя, как дома: он отлично знал грибы и находил их, как никто из нас; как-то он заметил на снегу заячьи следы и с увлечением объяснил, почему знает, что тут пробежал именно заяц, а не кто другой.
Первое время Серёже казалось, что над его пристрастием ко всякому зверью смеются, как над пустой, нестоящей забавой. Но однажды, ещё в прошлом году, я принесла ему книгу «Мои четвероногие друзья». Прочитав её, он стал с восторгом рассказывать про свою собаку Трезора. Потом я дала ему «Остров в степи», записки Дурова, книгу Пришвина. Он зачитывался этими книгами и в нескольких строчках пересказывал их содержание в нашей синей тетради (это была уже новая тетрадь, но тоже в синем переплёте).
