– Ну, согласен, открытка… невежливая, что ли… Виноват. Но вы мне скажите: почему Любовь Александровна не вписывает в табель отметки?
– В ноябре и декабре она болела. Ваш Володя прекрасно это знает. Но дело не в этом. Учитель может и ошибиться – работа его трудная и сложная. Но ведь можно, независимо от рода службы, зайти в школу, поговорить с учителем, не правда ли? Или уж, по крайней мере, написать вежливо. А тут, повторяю, и ошибки не было.
При каждом новом упоминании о «роде службы» Горчаков морщился. Я понимала: ему неприятно, совестно.
– Кстати, – продолжала Людмила Филипповна, – почему вы так странно пишете: «У меня единственная возможность следить и принимать соответствующие меры только через табель»? Если в табеле ничего не проставлено, разве нельзя просто спросить у сына, какие отметки он получил? Ведь он взрослый юноша, девятиклассник. Или род службы у вас таков, что и спросить у сына о его занятиях некогда?
– Ох, товарищ директор, ладно уж насчёт рода службы! Не в том дело. Дело в том, что… такое дело… Привирать стал мой Владимир. То есть, понимаете ли… Словом, не всегда от него правду слышишь.
– Значит, вы не верите сыну? Но тогда тем более надо было притти в школу и поговорить с Любовью Александровной. Мой вам совет: потолкуйте с нею. Она хорошо знает своих ребят, понимает их характеры, склонности. Посоветуйтесь с нею, не оставляйте этого. Знаете, есть такие слова у Руставели: «Ложь – источник всех несчастий, ложь – начало всякой муки». Мы, учителя, это хорошо знаем. А скажите…
Но тут дверь приотворилась, и меня позвали к телефону.
– Марина Николаевна, у нас тут, видно, разговор долгий, так вы уж приходите ко мне насчёт плана завтра в это время, хорошо? – сказала Людмила Филипповна.
Я простилась и вышла.
…Час спустя, проходя по коридору, я видела, как Горчаков вышел из директорского кабинета.
Лицо у него было задумчивое, озабоченное. Он подошёл к расписанию занятий в старших классах и стал что-то записывать в книжку.
«Эх, – подумала я, – вот поговорить бы так Людмиле Филипповне с матерью Вали Лаврова!»
ШАГ ЗА ШАГОМ
А с Валей было трудно. Впервые в жизни я встретила такой путаный характер. В нём удивительно сочетались самые противоречивые свойства: развязная самоуверенность и глубокое недоверие к себе, к своим силам и способностям.
Отвечая урок по географии, Валя вдруг останавливался и беспомощно говорил:
– Дальше я не помню, забыл.
– Припомни, подумай, – спокойно предлагал Алексей Иванович.
– Нет, я всё равно не вспомню. У меня плохая память, – уверял Валя чуть не со слезами в голосе.
– Но ведь ты же запомнил первую половину урока?
– А дальше забыл. Нет, я не вспомню, я знаю, что не вспомню…
Ясно было, что в такие минуты зелёная, коричневая и синяя краски на карте сливаются для него в сплошное, ничего не значащее пятно и он, пожалуй, вправду не отличит Чёрное море от Белого. И тут мне одной никогда бы с ним не справиться, не приди на помощь все учителя.
Идёт урок арифметики. Лидия Игнатьевна проходит по рядам. Мальчики склонились над тетрадями и напряжённо работают. Сначала и Валя, как все, погружён в задачу. Но вот он отодвигает тетрадку и начинает чертить что-то на промокашке. Лидия Игнатьевна подходит к нему.
– Почему ты не работаешь? – тихо спрашивает она.
– У меня ничего не выходит, – хмуро отвечает Валя.
– Не может быть. Должно выйти. Подумай ещё.
– Всё равно не выходит, я уже пробовал.
Лидия Игнатьевна берёт в руки тетрадку.
– Начал ты верно, – говорит она. – Только проверь вычисления вот здесь и здесь…
Валя снова углубляется в работу. Иногда он поглядывает на Лидию Игнатьевну, и она кивает в ответ. После каждой сколько-нибудь сложной задачи Лидия Игнатьевна спрашивает: «Кто решил иначе? Как можно решить другим способом? А какой способ решения правильнее?» И тут нельзя просто сказать наугад – этот или тот, потому что сразу последует: «Докажи почему».
Каждый, кто сидит в классе у Лидии Игнатьевны, должен думать и иметь своё мнение, и каждый готов к тому, что его сию минуту спросят.
Я вижу, как Валино лицо снова затуманивается. Он тяжело вздыхает и откладывает ручку, но обратиться к Лидии Игнатьевне, как видно, не решается. Она сама подходит к нему и, наклонившись, говорит тихо:
– Не знаешь, что делать дальше? Но ведь ты почти кончил. Вот взгляни: нужно превратить тонны в килограммы, и тогда…
– Погодите, я попробую, – перебивает Валя.
Минуту спустя слышен его торжествующий голос:
– Вышло! Сошлось с ответом!
– Ну, конечно, вышло. Понятно, сошлось с ответом, как же иначе? – спокойно говорит Лидия Игнатьевна.
– Марина Николаевна, – сказал мне Валя однажды, – ко мне ребята пристают.
– Какие ребята? Наши?
– Нет, из пятого «А».
– Как же они пристают?
– Толкаются. По голове щёлкают… – Он замялся было, но потом чистосердечно признался: – Я один раз даже заплакал. Вот вы посмотрите на переменке – прямо проходу не дают.
«Милый друг, – подумала я, – посоветовался бы ты с Борисом, он бы тебе сказал, что нужно делать в таких случаях!» Вслух я сказала:
