Со звонком на большую перемену я пошла в свой класс, откуда только что вышел Алексей Иванович, и… остановилась на пороге. У ребят чуть ли не драка: все кричат, машут руками. Первое, что мне бросается в глаза, – встрёпанный, злой и красный Борис, побледневшее, но тоже злое лицо Соловьёва и полное решимости лицо Толи.
– Что у вас тут происходит? – спрашиваю я. – Что случилось?
– Соловьёв назвал Горюнова ябедой, и Соловьёва за это стукнули как следует, – отвечает Борис.
– Кто стукнул?
– Я, – без малейшего смущения говорит Саша Гай.
– Поздравляю тебя. Это, конечно, лучший способ доказать свою правоту. А за что ты назвал Толю ябедой, Игорь?
– А зачем он нафискалил вам про карту?
Чувствуя, что бледнею, я спрашиваю Игоря:
– Ты мне веришь?
– Верю, – отвечает он не сразу и не глядя на меня.
– Так вот, я повторяю тебе, что Толи мне ничего не сказал. Больше того: я спрашивала его, и он сказал, что ответить не может. Я тебе вчера объяснила, что всё поняла сама, без Толиной помощи.
– Если бы я сказал Марине Николаевне, я был бы фискалом. Но я ничего никому не говорил. Только Гаю. Даже Кирсанову не говорил, он сам догадался, – негромко произнёс Толя.
– А если хочешь знать, я бы на твоём месте именно сказал, – вставляет Николай. – Не потихоньку, понятно, а именно в классе при всех. Громко. Обязательно бы сказал!
– Да почему это «ябеда»? – кричит Левин. – Ябеда – это если из-за угла наговаривает.
– Я так Толе и говорил, – поддерживает Саша. – По-моему, тоже сперва надо было с Соловьёвым поговорить, но уж раз он не понимает, тогда сказать при всём классе, вот и всё.
– Нехорошо вышло, – задумчиво говорит Лёша. – Его Елена Михайловна так хвалила… Говорит: «У тебя все опыты прекрасно зарисованы». Вот тебе и прекрасно!
И вдруг вмешивается Ваня Выручка: он до сих пор не проронил ни слова, я даже не сразу увидела его позади остальных.
– Игорь не виноват, – говорит он громко. – Это я сам ему рисовал. Он не просил.
– Брось ты! – резко обрывает Николай. – Тоже, хорош: ходишь за ним, как маленький.
– Он мой товарищ! – вспыхивает Ваня.
– Ну и что ж, что товарищ? Вот Горюнов с Гаем и Левиным товарищи. И я с Гаем дружу. Так разве он за меня задачки решает? Разве Кирсанов рисует за Воробейку карты? Да и какие вы товарищи, просто он тебя гоняет, как маленького: сделай да принеси, а ты и слушаешься.
Ваня опустил голову. Во внезапно наступившей тишине раздаётся спокойный голос Димы:
– Соловьёв все смеялся над Лавровым, дразнил его. А вот я один раз помог Вале оформить задание по ботанике, так он прямо и сказал Елене Михайловне: «Это я не сам, мне Кирсанов помогал». Хотя его никто не спрашивал и я там очень мало сделал.
Все взгляды снова обращаются на Игоря Соловьёва. Он медленно поднимает голову и говорит не громко, но твёрдо:
– Я все карты перерисую сам.
– Вот и у нас получился диспут, – вдруг с удовлетворением заявил Воробейко. – Поговорили, и всё понятно стало.
СБОР ЗВЕНА
У доски отвечал Володя Румянцев.
Урок был не выучен, и он маялся. Вздыхал, переминался с ноги на ногу, теребил пуговицу на рубашке и даже не находил утешения в обращённых на него сочувственных взглядах товарищей.
– Почему же ты не выучил? – спросила я наконец.
– Я… Вы меня в прошлый раз спрашивали… и я думал…
– Я понимаю, что ты думал. А вот скоро ли вы поймёте, что уроки надо учить для себя, а не для учителя?
– Да, Марина Николаевна, ведь я понимаю! – с отчаянием сказал Володя. – А только вы меня в прошлый раз спросили, вот я и подумал…
– Садись. Морозов, к доске.
Андрюша вышел и ответил, как всегда, чётко и толково.
– Отлично. Садись.
Стуча каблуками, он пошёл на место. На секунду подняв глаза от журнала, я уже не увидела его лица, а только слегка покрасневшие уши и затылок; он держался очень прямо.
– И рад, и рад! – раздался язвительный голос Левина.
– Конечно, рад, – вступилась я. – Почему же не радоваться хорошей отметке?
– Да он не потому рад, а потому, что у Румянцева двойка!
– Что за чушь!
Я посмотрела на Андрея. Он сидел нахмуренный, плотно сжав губы, и я уловила несколько направленных на него испытующих, насмешливых взглядов.
– Саша, к доске!
Гай вышел, толково рассказал биографию Некрасова, прочёл наизусть отрывок из поэмы «Орина – мать солдатская» и, получив пятёрку, прошёл на место, провожаемый дружелюбными, улыбающимися глазами ребят.
