ногам со стуком упало что-то тяжелое. Я нагнулся и увидел на решетке длинный ржавый болт.
– Никита, смотри! – шепнул я Коломейцу.
Тот поднял болт, нахмурился.
– В самом снопе?
– Ага!
– Давай, давай, Никита! – закричали снизу.
– Да погоди ты! – отмахнулся Коломеец и, переведя ремень на холостой маховичок, подозвал Полевого.
Когда я объяснил, где был найден болт, Полевой сказал:
– Не иначе – кулацкие штучки. Случайно такие железяки в снопы не попадают. Это не перепелка. – И тихо предупредил меня: – Ты гляди, Манджура, может, еще чего найдешь. Подсунули болт – могут и бомбу в солому заплести.
Молотьба пошла дальше.
Теперь, прежде чем подвинуть сноп Коломейцу, я прощупывал солому; а он то и дело подгонял меня. Я здорово упарился, рубашка прилипла к спине, соленый пот затекал в глаза, я протирал их рукавом и думал: поскорей бы шабаш.
– Эй, шевелись, Коломеец! – покрикивали все чаще и чаще курсанты.
Они вошли во вкус, быстро отгребали солому, подставляли к жестяному желобу пустые рогожные мешки и сердились, когда теплое зерно шло слабой струйкой.
Перед обедом все пошли на Днестр купаться. Дорога на реку пролегала под забором совхоза. Мы миновали то место, где вчера я, прыгая в бурьян, спугнул неизвестного человека. Совхозный сад днем выглядел не таким густым, как ночью.
Днестр заблестел сразу же за каменным забором. Он показался мне с первого взгляда очень широким – раз в пять шире нашего Смотрича. Тот я переплывал с одного маху, а здесь, пожалуй, пришлось бы попыхтеть. Мы с Коломейцем сели у самой воды. Гористый бессарабский берег был хорошо виден и отсюда, снизу.
На глинистых холмах зазеленели виноградники, за ними на бугре, далеко от Днестра, виднелось село – белые хатки под соломенными крышами, садики, на краю села тускло поблескивал купол церкви. Оттуда, с околицы села, к Днестру спускалось вниз по крутым склонам несколько тропинок. Они вели к двум чернеющим на воде мельницам. Издали эти черные дощатые мельницы, закрепленные на якорях посреди реки и соединенные с берегом узенькими кладочками, были похожи на сорванные наводнением курятники. Бессарабский берег был пустынен, только у левой мельницы, стоя на мостках, стирали белье две женщины. Когда они шлепали вальками, гулкие хлопки доносились к нам сюда вместе с поскрипыванием мельничных жерновов.
– Ну что ж, выкупаемся, а, Василь? – сказал Коломеец и стащил с ноги покрытый пылью сапог.
Когда он стянул суконные бриджи и нижнюю рубашку, я увидел, что вся спина и грудь его густо поросли черными волосами.
Коломеец нежно провел ладонью по волосатой груди и сказал с гордостью:
– Это у меня с детства, и притом наследственное. Батько мой тоже волосатый – ужас.
– Эй, Никита! – крикнул издали Коломейцу широкоплечий, рослый курсант Бажура. – Поплыли на тот берег?
– Туда не доплыву, – ответил, вставая и поеживаясь, Коломеец, – заморился. Немного давай поплаваем – и все.
Оба они – широкоплечий Бажура и низенький, щуплый Коломеец – вошли в чистую воду Днестра и тихо поплыли.
Ко мне подсел Полевой.
– Ну как, Манджура, подружился с Коломейцем? Хорошо работали вдвоем? – спросил Полевой.
– Вы же сами видели, как работали.
– Коломеец – парень хороший, компанейский.
– А в футбол не играет, говорит: детская игра, – сказал я Полевому.
– Ну, это старая история, – сказал, смеясь, Полевой. – Это тебе, новичку, он накрутил чего-то. Он первые дни, как приехал в совпартшколу, таким гоголем ходил – не подступись. Да и стал хвастаться: я-де, мол, самый главный был футболист в Балте. В сборной города голкипера играл. С Одессой встречались – ни одного мяча не пропустил. Все уши-то развесили, а я думаю: вот удача-то. Хоть одного игрока настоящего бог послал. Ну, вышли на тренировку, и Коломейца взяли с собой. Стал он в голу, и тут конфуз получился. Ни одного мяча поймать не может. Руками машет, как журавль крыльями, а мы ему меж ног мячик за мячиком накатываем. Вот смеху-то было после! Ну, он, понятно, обиделся и перестал играть.
В эту минуту Коломеец вышел из реки и направился к нам. На его волосатой груди блестели капли воды.
– Я вот, Никита, рассказываю твоему напарнику, как ты в футбол с нами играл, – подмигивая мне, сказал Полевой.
– А-а-а, в футбол! – сконфуженно протянул Коломеец и запрыгал на одной ноге, делая вид, что ему в ухо попала вода. Напрыгавшись и не глядя на Полевого, он сказал мне: – Ну, чего сидишь? Пошли купаться!
Вода в Днестре была холодная и течение очень быстрое.
Не успел я проплыть и десяти шагов, как меня снесло далеко вниз.
Плыть напрямик за Коломейцем на середину реки я не решился и медленно поплыл вдоль берега. Плавал я совсем немного, а отнесло меня порядком. Обратно к своей одежде я побежал по отмели.
– Ты где устроился, Манджура? – следя за тем, как я одеваюсь, спросил Полевой.
– На балконе.
– Спать будешь на балконе?
– Да.
– Ну, а вещи где?
– Тоже на балконе.
– А если дождь?
– Ничего. Как-нибудь.
– Смотри, – сказал Полевой, – как бы ты не прогадал. А то перебирайся лучше к нам, вниз. Как раз место одно в уголке есть свободное. Сухо, тепло, и никакой тебе дождь не будет страшен.
– Да нет, товарищ Полевой, спасибо. Мне на балконе лучше будет.
– Как знаешь, – сказал Полевой и, попробовав рукой воду, стал раздеваться.
БУРЖУАЗНЫЕ ПРЕДРАССУДКИ
На балконе у меня было не так уж плохо. Обвитый с двух сторон диким виноградом, он напоминал беседку. Прямо на расшатанные, выжженные солнцем половицы я бросил соломенный матрац, а вещи спрятал в нише около дверей, ведущих в бывшую помещичью столовую. Там, разложив на полу хрустящие матрацы, устроились курсанты. Можно было, конечно, и мне улечься рядом с ними, но этот полутемный зал с заколоченными снаружи ставнями не понравился мне. Слишком сумрачно, прохладно в нем было.
– Э, да у тебя здесь шикарно! – заходя ко мне в гости на балкон, сказал Коломеец. – Как в тропическом лесу. И лианы растут! – Коломеец потрогал виноградную лозу, обвивавшую железный кронштейн, и, опершись на шаткие перила балкона, посмотрел вдаль.
Днестр отсюда не был виден, он протекал глубоко в лощине, зато можно было хорошо разглядеть бессарабское село на том берегу.
– Знаешь что, молодой человек? – сказал, обернувшись, Коломеец. – Мне здесь определенно нравится: пейзаж, воздух и все такое – словом, я поселюсь с тобой. Не возражаешь?
– А чего ж мне возражать? Давай перебирайся! – ответил я радостно.
