– Думаю, что 24-ый убил охранников, Наставника и остальных заключенных в припадке безумия, вызванном шоком от перехода с Первого Яруса на Второй и нападением на него урок. А потом решил свалить вину на меня. Если бы он меня задушил, то его версия выглядела бы единственно возможной. Она даже сейчас выглядит возможной, – Франц сделал паузу, – но, все же, не единственной, – он помолчал секунду, а потом повторил, делая ударение на каждом слоге: – Не е-дин-ствен-ной.
– Я принял бы этот аргумент, подследственный, – печально сказал Добряк, – если б версия ваша не базировалась на столь невероятном поведении 24-го. Это превращение из запуганной жертвы в маньяка- убийцу… А зачем он засунул труп первого охранника в стенной шкаф? Или, посудите сами, разве может убийца-шизофреник действовать с таким тонким расчетом, какой 24-ый проявил, как вы утверждаете, в вопросе ножа?
– Шизофреник – это не обязательно идиот, господин Следователь, – возразил Франц, но Добряк лишь сокрушенно покачал головой.
– А доказательства? Можете ли вы подкрепить вашу версию хоть одним вещественным доказательством?
Франц на мгновение задумался.
– 24-ый мог оставить отпечатки своих пальцев в карцере или апартаментах Наставника.
– Никаких отпечатков, кроме ваших, не обнаружено.
– Тогда проверьте группы крови в лужах на полу возле карцера, господин Следователь, – они должны соответствовать крови 12-го и 16-го – а значит, те были убиты в коридоре, а не карцере.
– А что, это идея… – заинтересовался Добряк и стал рыться в бумагах на столе. – Точно! – он повернулся к остальным двум следователям: – Смотрите протокол № 14: образцы 17а и 17б содержат кровь второй группы – то есть, той же, что и у заключенных 12/21/17/2 и 16/21/17/2 – смотрите образцы 24 и 25 в протоколах № 18 и 19, соответственно, – он повернулся к Францу. – Что ж, это несколько меняет дело…
– Нисколько не меняет, коллега, – вмешался Скептик, – ибо, если вы проверите по протоколу № 2 образец 1, то убедитесь, что вторую группу крови имел также и зарезанный охранник… чей труп, кстати, находился в двух шагах от тех луж крови в карцерном коридоре.
Некоторое время Добряк изучал злополучный протокол № 2, а потом поднял голову и с подчеркнутым сожалением произнес:
– Мой коллега прав, подследственный, совпадение групп крови ничего не доказывает.
– Тогда сделайте анализ ДНК, – предложил Франц.
– Какой анализ? – удивился Добряк и, судя по голосу, вполне искренне. – Что такое ДНК?…
– Вы никогда не слыхали об анализе дезоксирибонуклеиновых кислот?
– Нет, – в голосе Следователя послышалось раздражение. – Такой анализ мне не известен. Есть ли у вас реалистические предложения? – Франц пожал плечами, и Добряк повернулся к Скептику и Злыдню. – Вопросы?
– Ты зачем при аресте в стенку стрелял, гад? – с бешенством в голосе поинтересовался Злыдень. – Убить никого уже не мог, так решил имущество попортить?
– Я не знал, кто там ходит, – индифферентно отвечал Франц. – Хотел отпугнуть.
Он на мгновение зажмурился, защищая глаза от режущего света ламп.
– Еще вопросы? – спросил Добряк.
Вопросов не последовало.
– Выступления?
Скептик поднял руку.
– У меня есть выступление.
Он встал на ноги и прошелся взад-вперед поперек комнаты. (Силуэт его иногда перекрывался с силуэтами остальных следователей – однако, ходил ли Скептик перед столами или позади них, Франц разобрать не мог. Картина перед ним была двумерна, как экран.)
– Ход событий представляется мне несколько другим, чем в рассказе уважаемого подследственного, – приложив руку к сердцу, Скептик отвесил Францу издевательский поклон. – А именно, отправив признавшегося зачинщика драки в карцер, Наставник допрашивает потерпевших, однако толку добиться не может: запуганный 24-ый мямлит что-то невразумительное и опасливо косится на урок, а те несут какую-то чушь о неспровоцированном нападении на них маньяка 23-го. Не выяснив ничего, однако понимая, что за безопасность 12-го и 16-го опасаться не следует, раздраженный Наставник на всякий случай отсылает новичка в изолятор и уходит к себе. Он делает соответствующую запись в Дневнике Потока, затем достает бутылку рома и начинает пить – за каковым занятием его посещает, наконец, здравая мысль: как так получилось, что обычный «мужик» затеял драку с двумя урками? Логичного объяснения этому нет, и, прикончив бутылку, Наставник идет в изолятор, чтобы допросить 24-го с пристрастием. На этот раз – вдали от обидчиков – новичок рассказывает правду. Разъяренный сверх всякой меры (его обманули!), наш доблестный воспитатель несется в камеру, вызывает охранников и спьяну отправляет 12-го и 16-го в тот же самый карцер – про 23-го он к тому времени уже забыл! После чего с сознанием выполненного долга возвращается к себе, неверной рукой делает еще одну запись в Дневнике и засыпает в кресле – так сказать, на боевом посту.
Однако вернемся к судьбе двух урок.
Охранники ничего не знают о подоплеке событий и, ничтоже сумняшеся, исполняют данное им приказание: 12-ый и 16-ый оказываются в карцере. На верхней полке кто-то спит, однако опасение разбудить спящего ниже достоинства урок.
Кляня в полный голос проклятого 23-го, они обещают прирезать его при первой же возможности: «Вот этим самым ножом!» – говорит один из них и похлопывает себя по карману комбинезона. «И отвечать потом за убийство?» – пугается другой. «Ты что, вчера родился? – удивляется первый. – Перережем ему вены и подержим минуты две, а когда подохнет, – вложим нож ему руку, всего-то и делов! Пройдет как самоубийство».
Они ложатся спать.
Скептик откашлялся.
– Я не ручаюсь, коллеги, за мелкие детали диалога между 12-ым и 16-ым, однако уверен, что общий ход их мыслей я передал правильно.
Между тем, тот самый 23-ий, которого урки только что приговорили к смерти, проснулся от громких голосов и слышал их угрозы. Вывод один: если он хочет жить – нужно действовать, иначе ему не пережить подъема. Как только в карцере загорится свет, 12-ый и 16-ый увидят его и зарежут до прихода охранников. Единственный шанс – это опередить их. Выждав, пока урки уснут, 23-ий спускается вниз, обыскивает их комбинезоны, находит нож и перерезает им горла.
Скептик на мгновение замолчал, а потом добавил тошнотворным тоном показного беспристрастия:
– Я готов признать, что 23-ий имел все права защищать свою жизнь.
И он картинно указал на Франца широким жестом правой руки.
– Однако дальнейшие действия подследственного не укладываются ни в какие моральные нормы, – в голосе Скептика сквозила безмерная печаль. – Я думаю, что он действовал в приступе помешательства и действительно не помнит своих поступков (а не делает вид, как я предполагал вначале). Им овладел инстинкт убийства, а мозг превратился в придаток к инстинкту… в компьютер, рассчитывавший на десять ходов вперед – быстро, безжалостно и с идеальной точностью.
Укрыв тела 12-го и 16-го с головой простынями, 23-ий вызывает охранника под предлогом приступа «душиловки». Тот приходит, освещает больного светом карманного фонаря и осматривает его, как это положено по Уставу, с дистанции два метра. Он знает нравы буйных карцерных заключенных и все время держит оружие наготове – соответственно, и 23-ий не пытается напасть на него.
Не обнаружив ничего серьезного, охранник уходит.
Подследственный ждет минут сорок и звонит опять – на этот раз охранник начинает колебаться: может, все-таки, вызвать доктора? Пистолет он убирает в кобуру: если 23-ий и пытается сделать что-то предосудительное, то это симуляция, а не нападение на охрану. Кончик носа у 23-го, однако, здорового розового цвета, и охранник уходит обратно на свой пост.
