– А не позволите ли, почтенный, поинтересоваться... есть ли новости о мадемуазель Мелани?
Лицо Антуана в момент стало непроницаемым:
– Я ведь из Рима приехал, Ансельм, не так ли? Более того, два года, в течение которых мы не должны видеться, еще не истекли. И потом, причем тут это? – крикнул он, вскочив со своего кресла как ужаленный и начав бегать туда и обратно по ковру. – Я хочу, чтобы вы мне рассказали о семье Муре, Люсьене и Гертруде. Вы их хорошо знаете или нет?
– Хорошо – это не то слово, месье... Мы проживали совместно какое-то время в некотором согласии, но я никогда не чувствовал к этим людям... ну как бы это выразиться?.. дружеского тепла или расположения, которое может вас подвигнуть на все что угодно ради кого-нибудь. Они заслуживают уважения... ну немного чопорны. Она – прекрасная кухарка.
– Ну, если это все, что вы можете сказать, то это немного... Есть, однако, вещь, которую я никогда не понимал и не осмеливался задать вопрос. Может быть, вы сможете дать мне ответ на него...
– Я постараюсь сделать все, чтобы помочь месье.
– Я не сомневаюсь. А дело вот в чем. Как могло случиться, что у мадам Бланшар не было горничной? Не странно ли это?
– Вообще-то говоря, этот факт меня тоже удивил. Кажется, она сама не хотела ее иметь, предпочитая раздеваться сама... или с помощью мужа... что, вероятно, было предпочтительнее. Она говорила, что камеристки, как правило, слишком любопытны и недоброжелательны. В доме была кастелянша, которая постоянно следила за состоянием ее одежды. Это очень аккуратная женщина.
– Хм... Нового вы ничего не сказали, но я вас благодарю. А теперь окажите услугу: сходите завтра на авеню Веласкеса повидаться с вашими старыми знакомыми, побеседуйте с ними немного, посочувствуйте их невзгодам...
– Понял вас, месье! Потихонечку да полегонечку я все из них вытяну...
– Вы восхитительны, Ансельм! И мне это ведомо с давних пор...
– Мне тоже, месье, спасибо.
Антуан заканчивал сборы к новому отъезду, когда зазвонил телефон. К великому изумлению, он услышал где-то далеко-далеко знакомый голос Пьера Бо, но удивляться было некогда: все, что он услышал, было страшно важно. Короче, проводник, потрясенный прочитанным в утренних газетах, решил ему сразу позвонить и очень рад, что застал дома. Он рассказал Антуану все, что произошло в Средиземноморском экспрессе и умолял отложить все дела и срочно отправляться в Марсель, чтобы попытаться отыскать мадам Бланшар:
– Я уверен, что она невиновна и еще более уверен в том, что ей грозит опасность. Просто необходимо, чтобы вы ей помогли, Антуан! Я, к сожалению, ничего не могу! Я хотел вернуться днем из Ниццы и отыскать ее в отеле «Терминюс», но увы!, со мной произошел несчастный и очень нелепый случай...
– Да что с тобой приключилось-то?
– Я сломал ногу. На меня наехала вокзальная тележка в Ницце, и я сейчас в городской больнице.
– Как тебе не повезло, старина! Ну не горюй! Через час я выезжаю поездом туда, потом приеду навестить тебя и все тебе расскажу при встрече.
– Спасибо, огромное спасибо! Вы ей поможете, не так ли? Вы тоже верите, что это не она...
– Успокойся, – говорю тебе, – и до скорого! Некоторое время спустя, уже будучи в фиакре, везущем его к тому месту, откуда начался этот сумасшедший день, Антуан старался побороть гнетущее впечатление, оставшееся от разговора с Пьером Бо. Чувствовалось, что тот был очень взволнован, говорил прерывающимся от возбуждения голосом. Встревоженный голос этого молодого человека, обычно такого спокойного, умеющего прекрасно владеть собой, причем до такой степени, что это позволяло иногда думать, что он просто холоден, неожиданно раскрыл тайну: друг был влюблен в Орхидею и, по всей вероятности, случилось это с ним еще во время первой встречи, в английском осажденном посольстве. Все это, кстати, хорошо объясняло его поведение в дальнейшем, когда, по возвращении из Китая, он отказывался от всех приглашений и старался держаться подальше от молодой четы Бланшаров. Он был слишком скромен, чтобы стать соперником блестящего Эдуарда, которого, как он быстро понял, очень сильно любила юная маньчжурка. Пьер хранил секрет этой любви в глубоких тайниках своего сердца. Однако нетрудно было догадаться, что ему пришлось пережить. Вероятно, он страдал еще и сейчас.
Не представляло труда догадаться о том, что в эту минуту переживает Бо, прикованный к больничной койке. И это в тот момент, когда в его безграничной самоотверженности так нуждается его возлюбленная. Поэтому Антуан собирался сделать все возможное, чтобы хоть как-то смягчить горечь боли, испытываемой Пьером, и имел намерение забрать его из больницы, чтобы перевезти в свой замок и обеспечить все условия для благополучного и спокойного выздоровления. Он был уверен, там его гениальная стряпуха Виктория, ее супруг Прюдан-молчун и близняшки Мирей и Магали окажут ему самый горячий прием. Любая потерянная псинка имела право на их участие, а тем паче та, которую приведет сам Антуан...
Антуан слишком поздно понял, что эти мысли были небезопасны. Тем более что Ансельм вызвал в его памяти образ той, которую он называл мадемуазель Мелани. Упоминание о ней настроило его на воспоминания, которые он предпочитал бы держать подальше, хотя и прекрасно знал, что это ему не удастся.
Вот уже несколько месяцев он был верен слову, которое сам себе опрометчиво навязал. И поэтому он ничего не знал о ней, ни того, где она находилась, ни того, думает ли она еще о нем. Было ясно одно: она по-прежнему носила девичью фамилию. Ансельм, этот страстный поклонник светской хроники «Фигаро», считал своим долгом объявлять ему обо всех брачных анонсах. Этот славный человек так боялся пропустить хоть одно подобное объявление, что ни за что не пропускал ни одного номера газеты. Антуан, раздраженный этой настырностью, как-то сказал ему, что Мелани могла выйти замуж за границей, не дав об этом объявления во французских газетах. На что в ответ услышал:
– Ее дедушка, месье Тимоти Депре-Мартель, находится по своим делам, после приезда из Америки, в Париже: он не преминул бы дать соответствующее объявление... И потом, мне думается, что будучи человеком благовоспитанным, он бы предупредил об этом месье.
Да, вне всякого сомнения! Старому финансисту было все известно о чувствах Антуана к его внучке и уж он бы позаботился о том, чтобы это не было бы известно газетчикам. Что же касается Оливье Дербле, самого серьезного соперника во всех отношениях, то его он видел перед отъездом в Рим в ресторане «Максим» в компании Лауры д'Альбани, самой очаровательной куртизанки Парижа. Оба они обменялись тогда улыбками и дружескими приветствиями. Правая рука Депре-Мартеля слыл сейчас самым элегантным среди холостяков и самым изысканным и желанным гостем в различных домах и среди юных дев... Однако Антуан вынужден был признать, чем больше убегало время, тем сильнее ему хотелось увидеть Мелани, и боль разлуки становилась все сильнее.
Ему стоило немалого труда заставить отступить дорогой образ в тайный уголок сердца. Сейчас нужно было думать об Орхидее, она очень нуждается в его помощи. Однако, бросив свою сумку на бархатные коричневые сидения своего купе, дверь которого была ему открыта не Пьером Бо, а другим проводником, Антуан почувствовал, как им овладевает убийственное настроение. Сегодня вечером шарм, присущий Средиземноморскому экспрессу, куда-то пропал.
Ритуальные обряды вагона-ресторана были для Антуана святы. Он любил этот уютный люкс, это мягкое обслуживание, эту в высшей степени элегантную публику, эту изысканную кухню и «Шамболь- Мюзини» 1887 года, которым он спрыскивал любое меню, каким бы оно ни было. Но сегодня вечером этот «бородатый» голландский соус ему показался безвкусным, филейная часть говядины – жилистой, фаршированные томаты – пересолеными, мелунский сыр – невыдержанным, а запеченые в тесте фрукты – водянистыми. И только вино, букет и бархатистость которого с успехом могли бы бросить вызов желчному настроению следственной комиссии, нашло достойную оценку в его глазах и согрело его жилы, что вызвало вздох облегчения у метрдотеля, знавшего давно этого клиента, считавшегося по праву одним из самых приветливых, чьи вкусы было удовлетворить так легко.
Вернувшись в купе, Антуан был не в состоянии заснуть и провел отвратительную ночь, сидя на постели и накурившись до того, что у него першило в горле. Он несколько раз открывал окно, чтобы
