приветствовал ее.
— Господин Констан! — воскликнула она. — Как жаль, что вам пришлось ждать! Это такое редкое удовольствие — видеть вас… особенно в такой день! Я считала, что никакая человеческая сила не будет в состоянии оторвать вас от дворца!
— Для приказов императора не существует ни праздников, ни других торжественных обстоятельств, мадемуазель Марианна. Он приказал… и я тут! Что касается ожидания, то не беспокойтесь. Я получил большое удовольствие, спокойно отдыхая после всех этих волнений в вашем уютном жилище.
— Значит, он все же подумал обо мне! — начала Марианна, сразу растрогавшись, ибо эта радость пришла слишком скоро после того, что ей пришлось вынести на площади Согласия.
— Однако… я полагаю, что его величество довольно часто думает о вас! Как бы то ни было, — добавил он, жестом отказываясь от приглашения сесть, — теперь мне надо выполнить поручение и поскорее возвратиться во дворец.
Он направился к клавесину и взял лежавший на нем портфель.
— Император поручил мне передать вам это, мадемуазель Марианна, с наилучшими пожеланиями. Тут двадцать тысяч ливров.
— Деньги? — воскликнула молодая женщина, залившись краской. — Но…
Констан не позволил ей запротестовать.
— Его величество подумал, что у вас могут быть в эти дни финансовые затруднения, — сказал он улыбаясь. — К тому же это только гонорар, ибо его величество нуждается в ваших услугах и вашем таланте послезавтра…
— Император хочет, чтобы я пришла…
— В Тюильри, петь во время большого приема, который будет там дан. Вот ваше приглашение, — добавил он, достав из кармана блеснувшую золотом карточку и протягивая ее Марианне.
Но она не взяла ее. Скрестив руки на груди, она медленно подошла к смотревшему в сад окну. В бассейне из серых камней играла вода фонтана, оживляя улыбающиеся глаза оседлавшего дельфина амура. Марианна некоторое время созерцала его, не произнося ни слова. Обеспокоенный ее молчанием, Констан приблизился.
— Почему вы ничего не говорите? Вы придете?
— Я… у меня нет никакого желания, Констан! Быть обязанной петь перед этой женщиной, сделать перед ней реверанс… я не смогу никогда?
— Однако это необходимо! Император и так уже был очень недоволен вашим отсутствием в Компьене, и госпожа Грассини почувствовала на себе его плохое настроение. Если вы на этот раз обманете его ожидания, последует вспышка гнева.
Мгновенно обернувшись, Марианна вскричала:
— Его гнев? Неужели он не понимает, что испытываю я, видя его рядом с этой женщиной? Я только что была на площади Согласия, я видела его около нее, сияющего улыбкой, торжествующего, настолько очевидно счастливого, что мне стало плохо. В угоду ей он дошел до смешного! Этот вычурный костюм, этот ток…
— Ох, этот проклятый ток, — смеясь, сказал Констан, — ну и задал же он нам работу! Мы потратили добрых полчаса, чтобы придать ему подходящее положение, но… охотно готов признать, что это не удалось.
Хорошее настроение Констана, представленная им небольшая сценка немного успокоили расходившиеся нервы Марианны, но страдания молодой женщины не ускользнули от взгляда императорского камердинера, и он продолжал более серьезным тоном:
— Что касается императрицы, мне кажется, что вы должны смотреть на нее, подобно всем нам, как на некий символ продолжения династии. Я искренне считаю, что украшающий ее рождение ореол представляет в глазах императора куда большую ценность, чем сама ее особа!
Марианна пожала плечами.
— Полноте! — возразила она. — Мне передавали, что на другой день после той знаменитой ночи в Компьене он сказал одному из своих приближенных, потягивая его за ухо: «Женитесь на немке, друг мой, это лучшие в мире женщины: нежные, добрые и свежие, как розы!» Говорил он это или нет?
Констан отвел глаза и медленно пошел за своей шляпой, которую оставил на одном из кресел у входа. Он повертел ее между пальцами, затем поднял глаза к Марианне и улыбнулся ей с легкой грустью.
— Да, он сказал так, но это было не чем иным, как выражением своего рода облегчения. Подумайте, ведь он знал об эрцгерцогине только то, что она Габсбургка, дочь побежденного у Ваграма, и мог рассчитывать на высокомерие, гнев, отвращение. Эта благодушная, немного неуклюжая принцесса, робкая, как деревенская невеста, всем довольная, успокоила его. Он ей, как мне кажется, глубоко признателен. Что же касается любви… если бы он любил ее до такой степени, как вам это представляется, разве он подумал бы о вас сегодня? Нет, поверьте мне, мадемуазель Марианна, и приходите петь не для нее, а для него. И помните, что это Мария — Луиза должна бояться сравнения, а не вы… Так вы придете?
— Я приду… Вы можете передать ему это. Скажите также, что я благодарю его, — добавила она не без усилия, взглядом указывая на портфель.
Ей было мучительно стыдно принять деньги, но при нынешних обстоятельствах они были необходимы, и Марианна не могла позволить себе роскошь отказаться от них…
Аркадиус прикинул вес портфеля в руке и со вздохом положил его на секретер.
— Кругленькая сумма. Щедрость императора безгранична, но… этого совершенно недостаточно, чтобы удовлетворить аппетит нашего приятеля. Нам нужно еще больше, чем вдвое, и если только вы попросите его величество проявить еще большую щедрость…
— Нет! Только не это! — покраснев, воскликнула Марианна. — Я не смогу никогда! К тому же придется дать объяснение, рассказать все. Император тотчас бросит полицию по следу Аделаиды и… вы понимаете, что произойдет, если появятся люди Фуше.
Аркадиус вынул из жилетного кармана отделанную золотом очаровательную черепаховую табакерку, подаренную Марианной, и зарядил нос изрядной порцией табака. Он недавно вернулся и не удосужился объяснить свое долгое отсутствие, хотя было уже около десяти часов вечера. С мечтательным видом, словно его занимала какая-то особенно приятная идея, он спрятал табакерку, нежно погладил образованный ею бугорок и заявил:
— Успокойтесь, нам нечего бояться последней возможности. Ни один из агентов Фуше не займется поисками мадемуазель Аделаиды, даже если мы попросим.
— Как так?
— Видите ли, Марианна, когда вы изложили мне ваш разговор с лордом Кранмером, меня поразило одно: сам факт, что этот человек, скрывающийся под вымышленным именем, англичанин и, по всей видимости, шпион, мог не только разъезжать по Парижу средь бела дня, да еще в обществе явно подозрительной женщины, но, похоже, совершенно не боялся вмешательства полиции. Он же сказал вам, что в случае ареста он будет очень скоро с извинениями освобожден?
— Да… я припоминаю что-то подобное.
— И это вас не удивило? Какой вы сделали из этого вывод?
Марианна нервно сжала руки и сделала несколько быстрых шагов по комнате.
— Но… я не знаю, я просто не пыталась в тот момент вникнуть в смысл его слов.
— Ни в тот момент, ни позже, мне кажется. Но я, я хотел узнать об этом побольше и направился на набережную Малякэ. У меня есть… кое-какие знакомства в окружении министра, и я узнал то, что хотел знать: говоря иначе — причину, по которой виконт д'Обекур так мало привлекает внимание полиции. Просто-напросто он находится в достаточно близких отношениях с Фуше… и, может быть, на его содержании.
— Вы сошли с ума! — воскликнула ошеломленная Марианна. — Фуше не станет поддерживать отношения с англичанином…
— А почему бы и нет? Кроме того, что двойные агенты не являются плодом разгоряченного
