— На что ты там смотришь? — забеспокоилась Хатун.
— Я хотела посмотреть, можно ли отсюда спуститься.
— Ты хочешь бежать?
— Не думаешь же ты, что я лягу в постель с… этим созданием? И разрешу ему дотронуться до себя? Я была вынуждена согласиться на этот нелепый брак: пусть больше от меня ничего не требуют, — бросила Фьора, с трудом подавляя гнев.
— И что ты собираешься делать? Броситься в окно?
— Да, если он попытается приблизиться ко мне!
Ничего не ответив, Хатун подобрала подол платья, достала из-под него узкий и длинный кинжал, который она всегда носила при себе, прикрепив его к ноге с помощью подвязки, и протянула его Фьоре.
— Зачем рисковать своей жизнью? Княгиня думает, что чем скорее ты станешь вдовой, тем лучше будет всем. То, что эти двое завтра уезжают, сильно упрощает дело. Как только Карло будет убит, мы положим его в эту постель и скажем всем, что он спит. Потом пойдем во дворец Риарио, где ты переоденешься в мужскую одежду и поедешь во Флоренцию.
— Почему я, а не мы? Мне казалось, что ты не хочешь со мной расстаться?
— Так оно и есть, но я не умею ездить на лошади и могу задержать тебя. Ты и одна можешь предупредить монсеньора Лоренцо о том, что против него готовится заговор. К тому же, если тебе все удастся, то Франческо и Иеронима могут никогда больше не вернуться в Рим. Потом я догоню тебя, и мы вместе поедем к маленькому Филиппу, — с довольным видом закончила Хатун, как будто предлагала поход на веселую вечеринку, а не план убийства с последующим бегством.
Фьора пребывала в нерешительности.
— Ты считаешь, что это разумно: идти во дворец Риарио?
А что нам делать с князем Джироламо?
— Его там не будет, — пообещала Хатун.
— Я это уже один раз слышала, но ты знаешь, чем все закончилось!
— В этот раз никакой ловушки не будет. Завтра он поедет со своей новорожденной дочерью на торжественную церемонию в Латран, где папа собственноручно окрестит ее. Мне известно, на какое время назначены эти крестины. А теперь позволь мне уложить тебя в постель. Может прийти твой супруг, но я лягу возле двери. Ты просто зайдешь за мной, когда все будет закончено.
Она спрятала кинжал под подушки, наволочки которых были сплошь расшиты золотом, а затем стала раздевать Фьору.
Надо было торопиться, потому что на верхней галерее раздавались шаги. Фьора только успела лечь под одеяло, когда открылась дверь и вошел Франческо Пацци, который все еще держал в руке факел и тащил за собой, как на буксире, Карло, ведя его, как ребенка, за руку.
Молодожен был одет в тяжелое платье, расшитое крупными золотыми цветами, что еще сильнее подчеркивало нездоровый цвет его лица. Пацци подвел его прямо к постели и молча остановился напротив, глядя на Фьору горящими глазами. Он, должно быть, много выпил, и его тяжелое дыхание доносило до Фьоры запах вина. Молодая женщина увидела, как его тяжелый взгляд обратился к Карло, а свободная рука потянулась к висевшему на поясе кинжалу. Она физически почувствовала жажду убийства, которой был полон этот человек, и подумала, что он может избавить ее от поступка, внушавшего ей естественное отвращение. Но она также понимала, что окажется в его власти и нечего будет надеяться на чью-то помощь. А убить Пацци в его собственном доме означало бы вызвать не только ответные действия со стороны Иеронимы, но и всех слуг, которые в это время находились в доме.
Но ничего не произошло, оружие так и осталось в ножнах.
Пацци со злобой подтолкнул своего племянника в спину, повернулся на каблуках, взял Хатун за руку и потащил ее за собой к выходу из комнаты, с шумом захлопнув дверь. Фьора и ее новый супруг впервые остались наедине…
Злобный толчок Пацци никак не подействовал на Карло. Он так и застыл, не сводя с нее глаз. Фьоре даже показалось, что он уснул стоя. Однако она быстро сообразила, что он прислушивался к затихающему звуку шагов своего дяди, и, когда установилась полная тишина, Карло словно бы ожил. Быстрым шагом он подошел к двери, открыл ее и выглянул в коридор, что — то пробормотал, чего Фьора не смогла разобрать, вынул ключ и вставил его в замок с внутренней стороны и дважды повернул, что весьма обеспокоило Фьору.
— Вот так! — спокойно сказал Карло. — Теперь никто не сможет нас побеспокоить.
Опираясь одной рукой на колонну, поддерживающую балдахин, он широко открытыми глазами смотрел на Фьору, и в его взгляде она с удивлением увидела веселые огоньки. К тому же Карло совершенно утратил свой сонный вид и с интересом наблюдал за удивленной Фьорой. Сейчас он внушал гораздо меньше жалости, хотя оставался все таким же некрасивым.
Поскольку Фьора молчала, он тихо рассмеялся:
— Не надо делать такое лицо, моя дорогая супруга! То, что я выдал вам свой секрет, должно успокоить вас. Если вам недостаточно этого, могу уверить вас, что те дети, которые родятся от нашего брака, не будут нуждаться в пище, а вы можете спокойно спать в этой огромной постели, которая внушает вам такой ужас.
— Так вы притворялись? — произнесла наконец молодая женщина. — Но с какой целью?
— Для того, чтобы выжить. Постепенно, с годами, я к этому привык, а мои физические недостатки сослужили мне хорошую службу: я так некрасив, что все находят вполне естественным, что я к тому же и идиот, — признался Карло.
— Вы говорите, что вам надо было выжить? Но кто вам угрожал?
— Все Пацци, за исключением моего деда Джакопо, который меня всегда защищал. Если он говорил правду, то после смерти моих родителей я буду самым богатым из всей семьи Пацци, поэтому дядя Франческо привез меня с собой в Рим после того, как вынужден был уехать из Флоренции. Я стал для него живым сейфом, набитым деньгами. Он добился опеки надо мной, но в его интересах, чтобы я жил как можно дольше, потому что после моей смерти все имущество заберет дед. Еще никто не осмелился вызвать недовольство этого патриарха.
— Как так получилось, что я никогда не слышала про вас во Флоренции?
— Потому что меня прятали еще более тщательно, чем моего старшего кузена Пьетро. Два урода в одной семье — это слишком! Я жил в Треспьяно на вилле, которую унаследовал от матери и где меня оставили в покое, а при мне находились только моя кормилица и один старый священник, который и выучил меня всему тому, что знал сам. Там у меня были книги, птицы, деревья…
— Но ведь вам приходилось играть ужасную роль… Это, вероятно, стоило вам многих сил? — с невольным сочувствием сказала Фьора.
— Да, ведь если бы они заподозрили меня в том, что я не такой идиот и могу сам управлять своим состоянием, меня бы уже давно не было в живых, несмотря на покровительство деда.
Очень давно в Риме жил человек по имени Клавдий. Ему удалось избежать постоянных покушений на его жизнь, притворившись кретином, и впоследствии он даже занял трон императора…
— А у вас самого нет таких же амбиций? — спросила Фьора, невольно улыбнувшись.
— Ах, нет! Ни в коем случае! Больше всего на свете я хочу снова вернуться в Треспьяно, и вполне может так случиться, что мое желание скоро исполнится. Но это произойдет при таких обстоятельствах, что мне страшно об этом думать. Если мой дядя и эта чудовищная Иеронима выполнят то, что задумали, Джироламо Риарио не сможет им ни в чем отказать, и, по всей видимости, со мной будет покончено. С вами, видимо, тоже, потому что нас поженили, чтобы объединить наши состояния.
— А… ваш дед?
— Он погибнет в той суматохе, которая последует после прихода Риарио к власти.
— Так вам все известно? — поразилась Фьора. — Откуда вы можете это знать?
— Никто ничего не скрывает от дурака. Перед ним все говорится совершенно в открытую. Мне известно абсолютно все о заговоре против Медичи, который организовали Пацци и Риарио с участием Монтесекко, этого головореза, длинного, как тоскливая ночь, и почти такого же урода, как и я. Лоренцо и Джулиано должны умереть в конце этой недели во время посещения Флоренции новым кардиналом
