мальчиков.
Мануэль шел первым. На нем была белая рубашка, чистые белые брюки, а на шее висела золотая монета на золотой цепи.
Юстин, следовавший за ним, был одет как наследный принц: бархатная двойка цвета лаванды, белые сатиновые бриджи, шелковые чулки и черные кожаные туфли с серебряными пряжками. За поясом кинжал с ручкой из слоновой кости. Он представлял собой идеальный образец человека какого-то отдаленного столетия, если не считать портупеи с кобурой под левой рукой.
Волосы Юстина были зачесаны назад и завязаны, к ним приколота косичка с ленточками. Манеры его отличались царственной уверенностью – он держал голову высоко поднятой и, пересекая поляну, не смотрел ни на кого, кроме Hay.
– Слушайте меня! – объявил Hay. Шум затих, слышались только звуки храпа, и в кустах кто-то облегчался.
– У меня был сын, и он умер, – объявил Hay. Он оказался пьянее, чем думал Мейнард; у него как будто отяжелела голова, и каждый раз, когда он ее слегка наклонял, он терял равновесие, и ему приходилось восстанавливать его, делая полшага вперед. – Я сделал бы своим вторым сыном этого, – он опустил руку на плечо Мануэля, – но в нем течет кровь и португальцев, и самбо и кучи других, поэтому если он и будет вождем, то лишь победив другого. Этого, – он вцепился другой рукой в плечо Юстина, – я беру в сыновья, чтобы делить тяготы и радости и... – он забыл, что хотел сказать. – И... остальное. – Hay закачался, но удержался, схватившись за плечи мальчиков. – Но я предсказываю, что будет день, когда вот этот Мануэль и этот вот Тюэ-Барб будут соперничать за власть. Кто победит? Лучший, и так тому и быть, ибо побеждать должен сильнейший.
Хиссонер заявил из-под своего дерева:
– Одно поколение уходит, а другое приходит, но земля пребудет во веки.
– Хорошо сказано. – Hay достал из мешочка на шее золотую подвеску, по размеру больше той, что была на Мануэле, и повесил ее Юстину на шею.
На лице Юстина появилась легкая снисходительная улыбка, типа “noblesse oblige”[13].
“Ты несносный маленький придурок”, подумал Мейнард, еле сдерживаясь, чтобы не вскочить и не дать своему ребенку по зубам, – это было бы его последним, смертельным актом.
– Итак, пришло время, – сказал Hay, беря Юстина под руку, – стать мужчиной. – Он повел мальчика между полусонными телами, останавливаясь то там, то тут, чтобы посмотреть в лицо, чтобы щипнуть ляжку. – Вот, – сказал он наконец, и тычком ноги разбудил шлюху. – Вставай, леди. Есть работа.
Шлюха зашевелилась и кашлянула.
– Забери этого парня и научи его пользоваться своим оружием.
Фыркая, плюясь и бурча, шлюха с трудом встала на ноги.
– Я буду поживей, если высплюсь.
– А я говорю, будь поживей сейчас.
Шлюха взяла Юстина за руку.
– Пошли, мальчик.
– Когда я в следующий раз его увижу, надеюсь, он будет уже не мальчиком, – пригрозил Hay. Он повернулся к Мануэлю. – Иди с ними. Эта свинья может заснуть еще до того, как выполнит свою обязанность.
Проходя мимо Мейнарда, Мануэль взглянул в его сторону, и в этом взгляде Мейнард прочитал твердую решимость – не допустить, чтобы Юстин когда-либо достиг того возраста, когда он сможет взять на себя бразды правления.
Один за другим они заснули. Сначала Бет, которая погрузилась в забытье, осушив до последней капли свой глиняный горшок. Затем Виндзор; бутылка выскользнула из его руки и побулькивала у него на груди. Хиссонер, разбирая положение о Царствии небесном, продолжил его храпом. И, наконец. Hay, который собирался укрыться в своей хижине, но не смог этого сделать, так что ноги его остались торчать снаружи.
Мейнард прислушивался, стремясь уловить хоть какие-то признаки бодрствования, но все спали.
Он был один, и свободен. Он мог уйти с поляны, отправиться в бухту, взять лодку и уплыть. Нет. Там будет охрана. Что-то не так; все оказывалось слишком просто. Может быть, они хотели, чтобы он уплыл; может быть, они думали – проявляя о нем какую-то извращенную заботу – что позволить ему уплыть и утонуть было бы вполне милосердно. В конце концов, они говорили, что он сам может выбрать, как умереть. Они не пойдут на риск – ведь он может и остаться в живых. Так уже было. Виндзор ведь выжил.
Здесь дело не в этом. Может быть, они знали, что он не уйдет без Юстина? Но что помешает ему взять с собой Юстина? Не шлюха же. Мануэль? Мануэля, может быть, удастся взять врасплох и быстро утихомирить. Или они думали, что у него не поднимется рука на Мануэля? Может, они рассчитывали, что его будет ограничивать его “мирской” моральный кодекс? Он надеялся, что дело было именно в этом. Будет очень приятно показать им, насколько они его развратили.
Он возьмет с собой Юстина и пойдет к бухте. Если ему нужно будет убить охранника, чтобы взять лодку, он так и сделает; если с лодкой ничего не выйдет, они пойдут на дальний конец острова и сделают плот – или что-нибудь в этом роде – и поплывут по течению. Мейнард пожалел, что не умеет определять время по звездам; ему хотелось знать, сколько ему осталось до рассвета – до обнаружения его побега и погони.
Он прополз к краю поляны, где на кусте висели брюки Джека-Летучей Мыши. Из ножен, привязанных к поясу, торчал нож, и Мейнард взял его с собой.
Когда он отошел от поляны достаточно далеко, тихо передвигаясь и стараясь не хрустеть сухими ветками, он остановился и срезал длинную лозу, чтобы использовать ее как гарроту, если Мануэля иначе не удастся утихомирить, или для того, чтобы связать его или охранника у лодок.
За поворотом тропы он увидел хижины проституток. Остановившись, он задержал дыхание, выискивая в темноте Мануэля. Поляна была пуста, в хижинах – темно и тихо.
Он пробежал по песку к ближайшей хижине и встал около нее, прислушиваясь. В ней никого не было, также пуста была и вторая, и третья. Пробравшись к стене четвертой, он услышал тяжелое дыхание и сердитый голос Юстина:
– Ну? Что теперь? В ответ послышался храп.
Раздалось “щелк-щелк” автоматического пистолета, когда патрон досылается в патронник, и угрожающий голос Юстина:
– Проснись, черт бы побрал твои глаза! Я снесу тебе башку! Мейнарда поразила ледяная решимость, звучавшая в голосе Юстина, но у него не было времени заниматься размышлениями – он не мог допустить, чтобы в тишине ночи раздался выстрел. Отбросив занавес, он ворвался в хижину, стремясь схватить руку Юстина.
Падая, он вышиб пистолет, и одновременно его глаза фотографически запечатлели картину голого зада его сына между мясистых бедер храпевшей, бесчувственной шлюхи.
– Что...? – крикнул Юстин. – Кто здесь?
Мейнард приложил палец к губам.
– Ш-ш-ш! Это я.
Юстин не стал понижать голос.
– Что ты здесь делаешь?
В голосе мальчика звучало замешательство, но одновременно и ярость.
Шлюха пошевелилась.
– Ш-ш-ш! Пошли.
– Что? Если ты думаешь...
В дверном проеме возникла фигура, и хижина погрузилась во тьму. Мейнард от толчка упал назад. Лоза была вырвана из его рук. Он слышал, как Юстин попытался крикнуть, но захрипев, упал на
