Как далеко было этим вычислениям до того момента, когда сохраняющие строй и радиомолчание стремительные железные птицы внезапно пыхнули красным, а потом фиолетовым. Там, тридцатью, а то и сорока километрами ниже, кто-то из бредущих по ночным делам работников Империи или просто одинокий, позевывающий со скуки часовой, случайно поднявши голову (именно случайно, ибо ночное небо Геи неинтересно из-за отсутствия звезд), мог пронаблюдать внезапно полыхнувшее созвездие правильной формы. Какой? Точки зрения расходятся, ибо углы наблюдения и расстояния оказывались самыми разными. Ну а потом за дело принялся произвол воображения. Некоторые утверждали, будто то был идеально правильный, распластавшийся по всему небосклону ромб. Другие – многослойный куб. А третьи почему-то увидели разбросанные там и тут по небу светящиеся, с переливом, кляксы. Кто-то наблюдал их одно мгновение и едва успел моргнуть. Кое-кто, наоборот, любовался зрелищем движущегося в далекой высоте пожара или сияния довольно долго. Еще некие свидетели утверждали, будто ясно видели, как красивый рисунок строя распался и затухающие искры пошли по касательной к плоскости Геи. Но другие почему-то доказывали, что многочисленные вспышки произошли в до того абсолютно чистой пустоте; затем они слились в общем радужном ореоле, и этот ореол сразу же расширился по всему горизонту. В общем, никто не может даже приблизительно сказать, что же произошло на самом деле. Тем более там, наверху.
А уж тем пятидесяти, или ста, а может, даже пятистам тысячам воспаривших в черное небо пилотов и штурманов (ибо никто действительно не знает, сколько их числилось, ибо вечной тайной осталось не только общее количество гиперзвуковых самолетов, но и состав экипажей) тем более не суждено было раскрыть тайну своего ухода. Тепловой удар – мгновенно обращающий громадную летающую машину в шарики окалины величиной в полсантиметра или даже в отдельные молекулы, затем стыкующиеся с этот самый сантиметр, как когда-то в эволюции планетарной системы – наверняка очень сильная штука. Он не дает времени на размышления не только над причинами и следствиями, но времени вообще. Вероятно, время, да и пространство заодно, в этот миг сплетается в нечто сходное с клочком того самого, бесконечно удаленного мира невероятной плотности, где секунды, циклы, циклолетия, сантиметры, килограммы, мегатонны и парсеки скручены в нечто общее типа того окатыша с примесью аминокислот.
Если поискать, эти алюминиево-титановые окатыши можно найти в любом месте материка. Может, даже в прибрежных водах. В смысле, на дне вблизи берега. Не исключено, что когда-нибудь, не очень скоро, волны и шторма вынесут их на сухой песок, ближе к Большому Береговому Оборонительному Валу. Вода и микроорганизмы используют сохранившиеся аминокислоты по делу, а быть может, нарастят вокруг шариков тонкий слой биомассы – произведут из них эдакие маленькие модели планет.
Эти игрушечные почерневшие модели есть послание Природы, а может статься, и в самом деле богов. Людям, умеющим читать эти письмена, они будут всегда напоминать о том, что не дело смертных забираться далеко вверх. Не стоит беспокоить парящих в Самой Большой Пустоте газовых гигантов – у них слишком длинные, слишком опасные щупальца-протуберанцы. Они способны дотянуться куда угодно, а преподанные уроки смертельны.
А еще, именно со времени той, в секунду завершившейся войны Общины с Империей условная граница между стратосферой и мезосферой, расположенная приблизительно на высоте сорок два километра, носит название – пояс Тубурука. Почти наверняка лично пилотируемый вождем шаранов гиперзвуковик не поднимался так высоко, однако кто знает, куда вначале, перед падением, забросило капли алюминиевого дождя?
62
Экран
В истинном мире никакой эксперимент не мог быть осуществлен. По крайней мере, эксперимент, могущий выявить его устройство. Возможно, само понятие об устройстве является глупым допущением, вторгнувшимся из иллюзии так называемого внешнего мира. Реально получалось лишь обозначить некоторые граничные условия, за которые истинный мир вроде бы не вылезал. Тем не менее сознание устроено так, что желает знать даже устройство принципиально непознаваемых объектов. Хотя и слово «объект» здесь неприемлемо. Ведь оно обозначает всякие мелочные, иллюзорно зримые предметы. Конечно, и слово «предмет» само по себе… Но ведь нужно хоть за что-нибудь ухватиться?
Короче, в результате длительных и напряженных размышлений, а может быть, вследствие разового, мгновенного озарения (Стат Косакри уже давно не помнил подробностей) он пришел к выводу, что истинный мир выглядит – или устроен – приблизительно так.
Существует огромная, скорее всего бесконечная, сфера. За сферой, как можно догадаться, не находится ничего. Ни пространства – пусть даже в его отображении через представления; ни времени – с аналогичной приставкой; ни образов или даже отражения образов, остаточных иллюзий либо чего-то похожего. Там нет даже самого вездесущего и всюду подразумеваемого «ничего». Даже оно как таковое находится здесь, внутри бесконечной сферы. Ибо если в результате случайного всплеска сознательного или само собой разумеющегося, бессознательного озарения, подобного нынешнему, это самое «ничего» вдруг выносится за границы этой самой сферы – даже в качестве вопроса типа: «А все-таки что же там, за линией?…» – то сфера тут же поглощает и это самое понятие о запредельном.
Далее. Внутренняя часть бесконечной сферы является чем-то в виде экрана, и в то же время проектора. На самом экране находятся смутные, неясные, двумерные образы. Но все они проецируются в глубину сферы. В центральную точку. Здесь, в фокусе, двумерные образы накладываются и создают голограмму. Поскольку точка-фокус является бесконечно малым объектом или, точнее, стремится таковым быть, то там создается не просто голограмма, а голограмма бесконечной сложности, поскольку излучается она со сферы, имеющей бесконечный объем. Одновременно с этим менее четкие, но тоже голограммы создаются на уровне, только стремящемся к бесконечной малости. Но здесь изображение отображаемого сферой мира будет менее четким, то есть менее «правдивым». Очередное открытие Стата Косакри состоит в том, что эта не совсем центральная и достаточно расплывчатая точка сферы и является его сознанием. Однако на сегодняшний день он еще не может сфокусироваться на совершенной микромалости. Именно поэтому он покуда и не способен познать окружающий мир-иллюзию до конца. Возможно, со временем, все более и более оттачивая рассудок, он сможет погрузиться в более глубокие области точечного центра и тогда войдет в резонанс с творящим мир подсознанием.
И в принципе это неминуемо, ибо… Хотя подсознание и творимые им образы находятся на бесконечно удаленном и все охватывающем экране, тем не менее суть состоит в том, что там, в глубине фокусировки, и сознание, и подсознание составляют единое целое. Ибо апофеоз всего проекта состоит в том, что экран подсознания не является исходной посылкой. Нет, там за ним – нет ничего. Но сама его размазанная в плоскость и разлетевшаяся в бесконечность голограмма есть лишь проекция излученного из центра сигнала. То есть грубо, экран есть всего лишь зеркало, которое отражает и в свою очередь фокусирует. Значит, сознание, воспринимая мир в качестве голограммы, в действительности ловит собой же выплеснутый сигнал. Этот сигнал имеет бесконечную сложность и бесконечную мощность. И отражается назад он так же, ничего не теряя. Значит, по сути, все это – огромная, сама себя питающая машина иллюзий (а также мыслей и всего прочего). И единственная цель, ради которой эти отражения переотражения и перепереотражения стоит продлевать и дальше, это – уже указанная возможность постепенного приближения к центральному фокусу.
Когда мишура так называемого внешнего мира пусть чуточку, но ослабляла свою хватку, шторм- капитан Стат Косакри пытался погрузиться в этот самый центральный фокус. Хотя бы еще чуть-чуть глубже. Пожалуй, само изобретение схемы истинного мира явно показывало, что в познании Реальности все же получается продвигаться вперед. Пусть и маленькими, пробуксовывающими шажками – или, точнее, нырками. Но тем не менее вперед – в глубину! Прочь от фальшиво манящего экрана-зеркала!
