галлюцинация?
— Я не знаю, что думать, — взялся за виски Лумис Диностарио. — Мать-звезда Фиоль, слушай, у нас же есть астроном!
— Я тоже еще по дороге прикидывал насчет него, командор, — внезапно развеселился старший разведчик. — Давайте спросим у него про пришельцев с Мятой луны.
— Не пори ерунды, — махнул ладонью в его сторону Лумис, а сам подумал, что в принципе почему бы нет.
— Я понимаю ваш скепсис, командор, — таинственно улыбнулся Фейн. — Но как вы объясните то, что эту громадину осветило именно зеленое солнце?
И тогда Лумис Диностарио воздержался от парирования: все жители планеты Гея знали, что в небесах отсвечивает зеленым только луна Мятая и именно там согласно божественному распорядку помещается ад.
19. УМСТВЕННЫЙ ФОНД ЭЙРАРБИИ
Астроном прибился к ним — точнее, его подобрал отряд — в дальних окрестностях радиоактивного пепелища столицы Империи. Лумис изначально не планировал никаких гуманитарных миссий по спасению чего бы то и кого бы то ни было. Не имелось у отряда ни сил, ни возможностей помочь сотням тысяч несчастных счастливчиков, уцелевших при взрывах, по которым их тройная мощь со всеми поражающими факторами прошлась вскользь, не превратив в зажаренные обои, в обгоняющие ветер летающие куклы, в пепельную золу, подвешенную в черной стратосферной печали или еще в тысячу вещей, в которые легко и просто обращается человеческое тело, если не поскупиться высвободить очень много энергии в очень малую долю секунды. И уж тем более Лумис не предполагал участвовать в сохранении умственного фонда Эйрарбии, тем паче не сегодняшнего, а былого, почти эфемерного, эдакого унесшегося в тартарары времени забытой славы имперского до-атомного расцвета. Когда в толпе бредущих непонятно куда, но понятно почему беженцев Лумис увидел астронома, он, конечно же, сразу его узнал. Безусловно, повстанец Лумис высматривал в толпе не его, а хоть кого-то из собратьев по убитой революции. Однако их простуженные судьбой лица не наблюдались.
Можно было пройти мимо или приостановиться, давая видению затеряться в тысяче понурых затылков, однако это лицо, единственное знакомое среди моря чужой скорби, лицо, вынесенное из того, похороненного пеплом блокадного героизма, побудило Лумиса дернуться. Мягко, но с суровой непреклонностью вклиниться в податливую тягучесть киселя толпы, выстоять, отжать покатостью плеч напирающую волну и необъятным монолитом застыть поперек траектории движения иссохшего от тягот планетарного бытия астронома. Конечно, тот тоже его узнал.
— Молодой человек, — сказал он, когда людской прибой впечатал его в мертво стоящую мускулистую преграду, — я не совсем понял, для чего вы тогда меня спасли? После уничтожения обсерватории, которое я вам, кстати, не прощаю, злой рок тянет меня из муки в муку, так что, может, вам вовсе не стоило меня выручать? А?
Разглядев академика, а особенно ощутив запах планетарного эксперта вблизи, Лумис сразу понял, что при обычном раскладе судьбы, несмотря на явно приобретенный в последние недели иммунитет к бытовым тяготам и врожденную философскую отрешенность, до конечного финала ученому остается очень немного.
— Придется выручать вас снова, хотя к лучшему это или нет, я пока не знаю, — предрек он, словно разговорившаяся скала. — Следуйте за мной, надо отсюда выбираться. Держитесь за руку.
А когда они вырулили из потока и оказались около недавно конфискованных у каких-то бандитов вездеходов, Лумис добавил, обращаясь к одному из молодых соратников по истреблению избранных:
— Будете присматривать за пожилым. Заодно, если не лень, почерпнете каких-нибудь никчемных, но крайне забавных знаний. Человек интересный.. Накормите и напоите его. Внутри машины, понятное дело, иначе эта толпа несчастных захлебнется слюной.
С тех пор астроном и следовал с ними везде, ибо распрощаться с ним теперь значило свести на нет все то, что уже вложено в восстановление его физического облика, ведь времена теперь стали еще похуже тех, в которых профессора подобрали. Ценность же его как узкого специалиста-теоретика вместе с ценностью его науки, и раньше на практике сводящаяся к нулю, теперь упала в отрицательную область — ни Фиоль, ни Красный Гигант Эрр, ни Мертвый Драконий Глаз, ни луна Мятая, ни, тем более, какие-либо планетарные элементы системы над Геей уже не наблюдались.
20. БЕЗ СУЧКА И БЕЗ ЗАДОРИНКИ
Привычность обстановки — значительный плюс, даже больший, чем перевес в вооружении, тем более что вторая составляющая здесь не присутствовала. И все становится просто. Особенно сейчас, в тесноте подвижного железа. Это свои танко-механики, у кого за плечами тысячи часов тренажерного пота и десятки минут прессованности боев. Они нутром ловят и предвидят за секунды, когда рукоятка, обернувшись волчком, оживит какую-нибудь большую твердую деталь. Тем, кому такая впаянная в нутро «Циклопа» жизнь внове, нужно время для приспособления. Конечно, среди расовых наблюдателей есть и такие, кого пусть факультативно, но натаскивали в изучении общего устройства боевых машин. С ними сложнее. А с львиной массой — с теми, кого .втиснули в специально освобожденное креслице кого-то из экипажа, просто чтобы таращиться глазами вокруг, — с ними никаких проблем. Не нужно марать руки кровью, стукая в висок зажатой в кулаке гранатой. Не надо рисковать окружающими приборами, ибо неизвестно, пробуравит ли приставленный вплотную игломет жертву насквозь. Нужно просто внезапно и без предупреждения крутануть башню и одновременно произвести выстрел каким-то из калибров. И тогда не успевшего среагировать человека инерция шатнет в сторону и тут же его голову — неважно, в шлеме или без — припечатает, сомнет в кашу отдача гавкнувшего орудия. И все! Куда унесся снаряд, значения не имеет — он был здесь фоновым героем.
Но действовать нужно по обстановке. Ведь не всегда возможно так удачно, мгновенно, без сучка и без задоринки, превратить приставленного к экипажу наблюдателя в кисель. Требуется прикладная оперативность ума. Иногда подвижность внутренней механики является только промежуточным этапом: допустим, неожиданным вращением башни зажать пальцы эрэнкашника и обездвижить его посредством болевого шока. Конечно, хорошо, если удастся с ходу, метнув пятидесятитонность башни на девяносто градусов, вырвать таким манером руку. Тогда добить так и так придется, хотя бы из гуманизма. (В первом случае — только из обязательства перед товарищами и из педантичной приверженности плану.) В единичном случае произошедшее даже можно выдать за чудное схлестывание в узел нескольких независимых случайностей. Разумеется, подозрительно, и расследование неминуемо! Но попытаться-то…
Короче, уход из-под власти Расового Наблюдательного Комитета в отдельно взятом танке не представляет особой сложности. В любом случае против одного приставленного «друга» в сокращенном на стрелка-радиста экипаже остается шестеро. Соотношение в пользу восставших — налицо. Проблемы возникают при синхронизации действий в «пятерне», тем более в «квадратной» и тем паче в еще больших формированиях. Но если все загодя договорено, то…
В общем, те мятежники, кто произвел свое черное дело снаружи, в темноте расстелившейся долины, одержали над «друзьями» победу вчистую. Или почти вчистую. Подумаешь, в какой-то из машин какой-то резвый комитетчик успел воспользоваться иглометом: в экипаже шестеро, в разных углах в процессе обстрела всех секторов из сидячего положения он продырявил собственную ногу. Эффект тот же. Три-пять иголок одновременно вызывают болевой шок.
Если бы на палубах оставшегося в ущелье Верблюжьей Шеи гига-танка все произошло так же лихо, то…
