камней пола, на которых он провел остаток ночи. Фобек уселся на краю деревянной скамейки и уставился на дверь.
— — Неизвестно, несут ли они ему еду или смерть, — сказал он.
Человек-обезьяна не отвечал. Он стоял в ожидании, пока дверь не распахнулась и в помещение вошел раб с едой в грубом глиняном сосуде и водой в покрытом глазурью кувшине. Тарзан окинул взглядом воинов, стоявших в проеме дверей, и залитый солнцем двор за ними. Какие мысли возникали сейчас в этой голове? Возможно, воины Катны держались бы не так строго, если бы они знали эти мысли, но человек- обезьяна даже не сдвинулся с места. Любопытство, в равной степени как вооруженные воины и крепкая дверь, сделало его пленником. И теперь он мог только смотреть на жизнь, которая шла во дворе позади стражи, старавшейся не пропустить ни одного его движения. Прошлой ночью они были свободны от службы и не видели его, но уже много о нем слышали. Их друзья рассказали им о необычайном искусстве, с каким чужестранец владел своим странным оружием.
— — Так это тот дикий человек! — воскликнул один из них.
— — Осторожнее с ним, Фобек, — сказал другой. — Я ни за что не согласился бы сидеть в камере с дикарем.
И, громко смеясь, он захлопнул дверь после того, как вышел раб.
Теперь Фобек смотрел на Тарзана другими глазами. Обнаженное тело жителя джунглей свидетельствовало в пользу нового значения клички «дикий человек». Фобек обратил внимание на гигантский рост своего товарища по несчастью, на его широкую грудь и узкие бедра. Но он недооценил силу расположенных симметрично могучих мускулов, перекатывающихся под загорелой кожей. Затем он взглянул на свои шишковатые мускулы и остался вполне доволен.
— — Так, значит, ты — дикий человек? — спросил он. — И давно ты одичал?
Тарзан медленно повернулся в его сторону. Впервые он видел своего компаньона при дневном свете. Перед ним стоял мужчина на несколько дюймов меньше его ростом, но отличавшийся могучим сложением, с необъятной талией и буграми мощных мускулов. Он, по-видимому, был тяжелее лесного человека не менее чем на пятьдесят фунтов. Тарзан обратил внимание на выдающуюся вперед челюсть этого человека, на его покатый лоб и маленькие глазки. Молча рассматривал Тарзан Фобека.
— — Почему ты не отвечаешь? — потребовал житель Катны.
— — Не будь дураком, — предостерег его Тарзан. — Я помню, прошлой ночью ты говорил, что мы можем надолго задержаться в этой темнице, поэтому мы должны быть друзьями. Но мы не станем друзьями, если будем оскорблять друг друга. Давай-ка лучше позавтракаем.
Фобек что-то проворчал и засунул свою огромную лапищу в горшок, который принес черный раб. Поскольку в камере не было ни ножа, ни ложки или вилки, у Тарзана не было иного выбора, кроме как сделать то же самое, если он хотел подкрепиться. Итак, он начал пальцами брать еду из горшка. Это было мясо — грубое, жилистое и недоваренное. Сырое мясо больше бы устроило Тарзана.
Фобек набил мясом полный рот и усердно жевал, пока жилистое мясо не превратилось в массу, способную пройти через горло этого обжоры.
— — Должно быть, вчера умер старый лев, — ворчал он, — очень старый лев.
— — Если мы будем слишком распространяться о качествах животного, которое мы едим, — ответил Тарзан, — наша пища от этого не станет лучше.
— — Вчера у меня был приличный кусок козлятины из Тенара, — сказал Фобек. — Он тоже был твердый и жилистый, но гораздо лучше этого. Я привык к хорошей еде. В храмах жрецы живут так же хорошо, как и благородные во дворцах. Воины, охраняющие храмы, неплохо подкармливаются со стола жрецов. А я служил в таком отряде. И там мне не было равных по силе. Я — самый сильный человек в Катне. Когда на нас нападают жители Тенара или когда мы идем в набег, благородные всегда восхищаются моей силой и храбростью. Я ничего не боюсь. Я убиваю мужчин голыми руками. Ты когда-нибудь видел такого человека, как я?
— — Никогда, — признался человек-обезьяна.
— — Да, будет неплохо, если мы станем друзьями, — продолжал Фобек, — неплохо для тебя. Все хотят дружить со мной, потому что знают, как я скручиваю шеи врагам. Я беру их вот так, за голову и за шею, — и своими огромными лапами он показал, как он берет за шею и отрывает голову. — Затем — хрясь! — и позвоночник сломан. Что ты думаешь об этом?
— — Я думаю, что твои враги чувствуют себя очень неуютно, — ответил Тарзан.
— — Неуютно! — взревел Фобек. — Человек! Это убивает их!
— — По крайней мере, они больше не слышат того, что говоришь ты, — заметил Тарзан.
— — Конечно, они не слышат, потому что они мертвы.
— — Это меня не удивляет.
— — Что тебя не удивляет? То, что они мертвы, или то, что они не слышат?
— — Меня вообще нелегко удивить, — объяснил человек-обезьяна.
На низком лбу Фобека выгнулись брови, выражая глубочайшую мысль. Затем он почесал голову.
— — О чем это мы спорим тут? — спросил он.
— — Мы стараемся решить, что будет страшнее, — терпеливо объяснил ему Тарзан, — иметь тебя в качестве друга или врага.
Фобек долго смотрел на своего компаньона. Вероятно, что под этой толстой черепной коробкой шла напряженная работа мысли. Затем он встряхнул головой.
— — Мы говорим совсем не о том, — зарычал он. — Я еще нигде и никогда не встречал такого глупца, как ты. Когда они называли тебя диким человеком, то имели в виду, что ты сумасшедший. А я вынужден оставаться в этой дыре с тобой, и никто не знает, сколько дней мне придется еще здесь просидеть.
— — Ты всегда можешь избавиться от меня, — сказал Тарзан серьезно.
— — Как я от тебя избавлюсь? — закричал Фобек.
— — Ты же ведь можешь сломать мне шею. И Тарзан разыграл пантомиму, которую только что
разыгрывал этот громила, демонстрируя, как он будет
расправляться со своими врагами.
— — Мне ничего не стоит сделать это, — взорвался Фобек, — но тогда они убьют меня. Нет, я оставлю тебя жить.
— — Спасибо, — сказал Тарзан.
— — По крайней мере, ты будешь жить, пока мы заперты здесь, — добавил Фобек.
Опыт подсказывал Тарзану: чем глупее и невежественнее был человек, тем выше была его самовлюбленность. Но ни разу в жизни он не встречал еще такого непроходимого глупца, как Фобек. Сидеть в одной камере с этой безмозглой тушей само по себе было уже достаточно неприятно, но вражда с ним сделала бы пребывание в темнице невыносимым, поэтому Тарзан решил терпеть болтовню Фобека.
Потеря свободы представляла для Тарзана, как и для всех существ, наделенных интеллектом, высшую степень страдания, которую они всегда стараются избежать скорее, чем физическую боль. Но свою судьбу он воспринимал такой, какая она есть, без тени протеста, решительно и стойко. Пока его тело находилось в узком пространстве, ограниченном четырьмя каменными стенами, в мыслях он снова навещал любимые места первобытного леса, бродил по широким степям и жил на свободе, окунаясь в незабываемое прошлое.
Он вспомнил дни своего детства, когда обезьяна Кала кормила его своей грудью, защищала от бед и несчастий дикой жизни. Он вспомнил ее нежность и терпение к недоразвитому детенышу, которого нужно было длительное время носить на руках, испытывая при этом затруднения, в то время как ее подруги стремительно передвигались по деревьям в поисках пищи или спасались от могучих врагов, взлетая на верхушки деревьев.
Таковы были его первые впечатления о жизни. Да и на втором году он еще не был способен быстро передвигаться по деревьям и даже по земле. Зато потом он развивался очень быстро, намного быстрее, чем избалованные дети цивилизованного мира, потому что от быстрейшего развития хитрости и силы зависела его жизнь.
