примечания в конце этой книги), да и в этой, хотя здесь – при некотором упрощении.
Но главная мечта научной юности казалась абсолютно несбыточной, нереальной. Вместе с уже ушедшим из жизни Генрихом Вартаняном мы в середине и конце 60-х рисовали на песке – даже не здание, а что-то, что позволило бы безраздельно заняться раскрытием общих и частных принципов работы мозга.
Сама физиология человеческого мозга тогда еще была только слабеньким подростком, и потому речь, естественно, шла о мозге высших животных и человека.
Мы работали в многопрофильном Институте экспериментальной медицины (ИЭМ), и, так как меня вскоре после прихода явочным порядком (директор института Д.А. Бирюков: «Уж прости ты меня, старика, назвал тебя своим замом по науке, так уж вышло») приобщили к администрации, много сил уходило на узнавание других дисциплин, в том числе сил творческих, особенно когда формировалось что-то вроде общей стратегии этого многопрофильного института. В чем-то можно было скользить по верхам, а во что-то другое надо было вдумываться, буквально вгрызаться. Сил было много, свое дело если и страдало, то все- таки быстро двигалось. А хотелось, очень хотелось заниматься только им!
Жизнь, к сожалению, показала наряду с нашими традициями «право на существование» и американской формы организации научного труда: во главе большей или меньшей лаборатории – творческая личность, остальные, за редким исключением, – и разного уровня стажеры, и более или менее способные исполнители, при нередкой смене этих вспомогательных сотрудников. Дело в том, что сил на воспитание «своих» уходит много, отдача поначалу кажется стоящей затрат, движение вперед как будто бы ускоряется и идет более широким фронтом, однако далее все происходит по одной из тривиальных схем: действительно одаренные сотрудники находят свою научную нишу и рядом или на отдалении работают как друзья, а часто и единомышленники, что, конечно, прекрасно. К сожалению, этот оптимальный вариант реализуется далеко не всегда. Чаще сотрудникам менее одаренным начинает казаться, что и они всё могут сами, более того, они порой весьма переоценивают свой, в общем-то ручной, труд… Далее – известно… Уж лучше им с самого начала пути быть исполнителями американского варианта. Всем меньше невротизирующих ситуаций – в том числе и руководителю.
Но хватит грустных экскурсов – отношения «отцов и детей» все же не всегда развиваются по Тургеневу…
Вернемся к тому солнечному прошлому, когда мечталось об институте, где все будет подчинено только изучению мозга. Что стало далее с этими мечтами? Реализовывались, как почти все другие (научные)? Ничего подобного, они просто потихоньку растворились в моих двадцатилетних многоплановых заботах как директора многопрофильного института…
Собственное «дело» (отдел) крепло, росло, нас стали знать и у себя в стране, и далеко за ее пределами. Повидали мы мир, повидал ученый мир нас, с кем-то подружились, у кого-то поучились, кто-то стал учиться у нас… И почувствовали мы буквально на пике признания, что так дальше жить нельзя. Нужны принципиально новые подходы к изучению мозга, комплементарная технология, к началу и особенно к середине 80-х годов уже бурно развивавшаяся на Западе. Ее возможности мы оценили уже тогда, когда работы по родной нам проблеме «Мозг и мышление» еще не хлынули бурным потоком, тогда, когда мы увидели принципиально огромные возможности неинвазивной техники.
А дорогая она, современная неинвазивная техника! О том, чтобы купить прибор, мы поначалу просто не думали. Вместе с сотрудниками ходили мы с завода на завод, из института в институт – с бо? льшим или меньшим успехом. Но ходили. И горели!! И зажгли – как многих нам удалось зажечь проектом создания отечественного позитронно-эмиссионного томографа! Почти всех, кто нам был нужен. Кроме директора Гатчинского института ядерной физики им. Б.П. Константинова. Удивительно выносливый человек! Слушал нас добрых два часа – и как сказал вначале «нет», так даже не добрался до «когда-нибудь, в другое время» и т.д., и т.п. Нет! Покупайте. И на том же стоял на заседании в Ленинградском научном центре: «Пусть покупают!» Не знаю, получился ли бы у нас отечественный позитронно-эмиссионный томограф, но западный вариант ПЭТ работает у нас восьмой (!) год. Мы его все-таки действительно купили. Но это не значит, что так бывает. Так – не бывает… Никогда. Почти никогда.
А произошло вот что.
Идет в Москве какое-то очень важное заседание психологов. Я в нем участвую – в разных вариантах. В одном из них я сопредседатель, один из трех председателей. А дел много, я директор ленинградского института, надо куда-то зайти, где-то что-то выпросить, у кого-то что-то подписать – так не хочется ехать в Москву по каждому поводу отдельно… В общем, столичные заботы провинциального директора…
Опоздала я к началу заседания, сижу, слушаю доклады – а ко мне один из председателей: «Да где же вы были, срочно идите к нам» – и т.д., и т.п. Да так горячо… «Господи, из-за чего сыр-бор?» – подумала я, пробираясь к председательскому стулу (как всегда, слушатели – в креслах, председатели – на стульях, хорошо, если устойчивых). Опять сижу, слушаю – и, как обычно в этих случаях, просматриваю зал. Знакомые, незнакомые лица, и вдруг – стоп! Это, кажется, что-то неожиданное – или сходство? Спрашиваю соседа. «Да-да, вы верно угадали, это она, Раиса Максимовна». Почему здесь? И тут я понимаю – она же здесь по своим научным интересам! Доклады увлекают и вовлекают. Азартно выступает Раиса Максимовна Горбачева – кажется, речь шла об условиях труда трактористов и комбайнеров. Докладчик резок. Раиса Максимовна – еще резче. По какому-то другому поводу включаюсь в дискуссию и я.
Ни о чем другом я тогда не могла говорить, кроме ПЭТ, который жизненно нужен для современных исследований мозга человека.
В начале перерыва ко мне подошла Раиса Максимовна и сказала мне на ухо: «Вы – наша гордость!» Я и не подозревала, что она меня знает… Пригласила меня попить с ней кофе, а затем – сесть рядом в зале и внимательно слушала мой шепот о ПЭТ. Я ей рассказывала потому, что в тот период рассказывала бы всем и каждому, какое звездное будущее сулит в науке ПЭТ. У меня было что-то вроде навязчивой идеи. Слушала-слушала Раиса Максимовна, да и говорит: «Вот мой адрес, это адрес фонда, письма ко мне туда доходят без проверки, напишите обо всем, что вы мне рассказали, на имя Михаила Сергеевича».
Я пишу об этом подробно потому, что в одной из глав буду говорить о том, что считается «чудесами». То, что произошло в результате этой встречи, гораздо большее чудо, чем все остальные. Спасибо, Раиса Максимовна!
К этому времени моя команда рыцарей ПЭТ сильно поредела: не верящие в успех занялись каждый своим делом, и остались мы вдвоем со Святославом, моим сыном.
Как писать письмо Горбачеву? Опыт моих прошлых контактов с начальством – 2,5–3 страницы. К счастью, у Святослава тогда такого опыта не было, и он настоял на полном изложении. Мы ждали и не ждали, уж очень невероятным все казалось. Потом перестали ждать…
До сих пор ношу с собой вместе с фотографиями самых близких первый листок нашего крика душ с дивной резолюцией Михаила Сергеевича Горбачева: «Надо уважить просьбу академика Бехтеревой». Рассказывали нам потом служащие Госплана (резолюция была адресована А.Н. Яковлеву и Ю.Д. Маслюкову), что по ходу исполнения этой резолюции не только потребовалось огромное количество виз, но и было проведено что-то вроде опроса «научной популяции» страны, примерно так: 1. Что это за лаборатория Бехтеревой, чего она стоит? 2. Нужен ли нам ПЭТ? Судя по дальнейшим событиям, на первый вопрос оценка была приличная, а на второй по крайней мере большинство ответило: очень нужен. Нам!
ПЭТ был на подходе, строители превзошли себя: выстроили для него здание много раньше срока. На пути к Замку встретились нам добрые люди, и самая добрая фея с государственным мышлением – маленькая Джанна Павловна. Всегда добром будем мы вспоминать за корпус ПЭТ главного строителя Юрия Ромуальдовича Кожуховского.
Мы (гораздо чаще Святослав) по разным вопросам заходили в Госплан. Однажды нам рассказали, что? думают о финансовой поддержке развития науки руководители Госплана. Буднично, как решенное до этого, сказал нам самое близкое для нас и неожиданное В.В. Симаков – среди разговоров по нашим делам: «Да, кстати, есть идея создать на базе ваших работ и лабораторий Институт мозга человека. Что вы об этом
