— Я напрасно позволил тебе много разговаривать. Пожалуй, я уйду, чтобы не мешать тебе отдыхать. Надеюсь, через несколько дней ты окрепнешь настолько, что станешь со мной обедать.
В ответ Сирена кивнула, с трудом изобразив на лице улыбку. Когда Натан уже повернулся, направляясь к двери, она приподнялась на локте.
— Натан, подожди.
— Да, Сирена? — Он опять обернулся к ней.
— Мои вещи в «Эльдорадо» — Перли сказала, я могу послать за ними кого-нибудь, только она… Она обещала сжечь их через два дня. Может, ты попросишь, чтобы кто-то съездил туда и посмотрел, не осталось ли у нее что-нибудь?
— Я сам поеду.
— Нет, не надо, отправь туда записку.
— Я хочу съездить туда сам, — твердо повторил он.
Голова у нее закружилась, и Сирена снова опустилась на подушки.
— Мне очень жаль, что я доставляю тебе столько хлопот, — хрипло сказала она. Затем осведомилась, слабо улыбнувшись: — Я… Надеюсь, я не заняла твою комнату?
— Нет, нет. Не волнуйся. Это комната моей жены, точнее, теперь уже моей первой жены.
Лукаво подмигнув ей, Натан ушел.
Сирена лежала неподвижно, глядя в расписной потолок. Миссис Натан Бенедикт. Это звучало так непривычно, казалось просто невозможным, но эго было правдой. Она взглянула на перстень, символ таинственного, удивительного единства, означавший, что всем ее тревогам наступил, конец. Боже милостивый, неужели ее молитвы не остались без ответа? Но почему же тогда она не чувствовала себя счастливой? Она вышла замуж. Сделалась женой Натана Бенедикта. «А что же сталось с его любовницей, с Конни?» — спрашивала Сирена сама себя.
Ответ на этот вопрос она узнала не сразу. Натан часто заходил проведать ее, но никогда не задерживался слишком долго. Он, казалось, нарочно разговаривал только на общие темы, проявляя особый интерес к ее здоровью. Еще они говорили о ребенке, о том, как он рос, кому начал улыбаться.
Натан принес Сирене все, что осталось из ее вещей, — драгоценности, книги и пистолет, который он ей подарил. Все остальное Перли бросила в огонь, в том числе платье матери Сирены и туфли с золотыми каблуками. Натан сообщил, что Перли отдала ему вещи без особых возражений.
Отдыхая в обществе Сирены, Натан делался более откровенным, более разговорчивым. Он, как ей казалось, не хотел, чтобы она переутомлялась от лишних разговоров, и поэтому большей частью говорил сам. Он рассказывал о происшествиях в городе, иногда о событиях на приисках. Сирену всегда интересовало, как обстоят дела у шахтеров из Федерации профсоюзов горняков. Победив в прошлом году, когда им удалось добиться, чтобы им платили по три доллара за восьмичасовой рабочий день, они теперь требовали других льгот — пенсий для стариков и новых законов о детском труде. Аварии в шахтах случались довольно редко; иногда взрывался динамит, с помощью которого гранитные глыбы дробили на более мелкие куски, которые надо было вывозить из шахты. Время от времени кто-нибудь натыкался пневматическим отбойным молотком на золотую жилу и выдалбливал ее из пласта: чаще это происходило от жадности или по пьяному недосмотру. Эти золотоносные жилы представляли собою главный источник всевозможных проблем. Они вели себя очень капризно, неожиданно исчезая, словно их не существовало вовсе. Новые взрывы приходилось устраивать с большой осторожностью, и они зачастую не приносили желаемых результатов. Но, пожалуй, больше всего неприятностей доставляла вода в тоннелях. По этой причине владельцам шахт приходилось не раз собираться вместе. Шахтеры не могли работать, стоя по горло в воде. Некоторые предлагали пробить водоотводные штреки во всех шахтах, но выполнить это на деле никто не брался.
Сам Натан неохотно признавал, что его работники имели некоторые преимущества. На его шахтах не стали объявлять забастовку, поскольку он уже ввел восьмичасовой рабочий день и отказывался вновь продлить его до девяти часов, как того требовали владельцы других приисков. Из-за стычек, которые специально нанятые владельцами золотых рудников люди постоянно устраивали с полицией штата, пытавшейся защищать горняков, из-за противоречий между Криппл-Криком, где большинство населения поддерживало рабочих, и Колорадо-Спрингс, городом элиты, в котором проживали большинство владельцев, ему иногда хотелось бросить все дела. Борьба с представителями одного с ним класса, с владельцами приисков, к числу которых он имел несчастье принадлежать, оказалась слишком тяжелым и опасным делом.
— Я просто не могу смотреть на мальчиков, которые работают в шахтах, — заметила как-то Сирена. — Они выглядят как взрослые мужчины, как старики. У них такие грустные, несчастные лица. Они словно забыли, как люди улыбаются. Я не могу представить, что Шон однажды тоже спустится туда, спрячется от солнца под землю.
— Тебе не надо об этом беспокоиться, — отвечал ей Натан, — ему не придется этого делать, если только он сам не захочет посмотреть, что представляет собой шахта.
— О чем ты говоришь? — Сирена бросила на него удивленный взгляд.
— Я написал завещание, в котором назвал Шона своим наследником, вместе с тобой, конечно.
— Натан, не надо!
— Почему? У меня нет родственников, по крайней мере, ни один из них не заслуживает ни цента, хотя сама знаешь, в самый неподходящий момент всегда откуда ни возьмись появляется целая толпа кузенов и кузин, ожидающих добычи, словно стервятники. Если у нас с тобой… появятся новые наследники, завещание можно будет изменить. Но даже в этом случае тебе незачем волноваться. У Шона будет не меньше прав, чем у остальных наших детей, если они у нас родятся.
Натан отвел взгляд в сторону, словно не желая наблюдать за реакцией Сирены на его слова.
— Я даже не знаю, что сказать, — ответила Сирена.
— Тебе ничего не надо говорить. Это просто разумная мера предосторожности. Никто никого не принуждает.
Слова Натана прозвучали очень сердечно, столь величественный жест не мог не произвести на Сирену впечатления. Догадывался ли он об этом? Может, он только поэтому рассказал ей о завещании? Что, если загадочная причина их брака существовала только у нее в голове? Он предложил ей выбор, и она могла либо остаться с ним, либо уйти. И все же Сирене казалось, что Натан своими поступками, своими частыми разговорами о будущем пытается заставить ее дать ему именно тот ответ, который он хочет услышать. По сравнению с Вардом, он, похоже, не обладал особо твердым характером, нала его спокойными манерами ощущалась скрытая сила. Это открытие взволновало ее больше, чем ей казалось.
Сирена понемногу выздоравливала. Она уже могла сидеть не только на кровати, но и в кресле у окна. Отсюда она наблюдала за низкими облаками, заснеженными, похожими на призраки деревьями, видела, как пасмурные дни постепенно переходили в снежные ночи. Детскую кроватку перенесли теперь к ней в комнату, поставив ее возле камина рядом с креслом-качалкой, которое тоже появилось здесь совсем недавно. Сирена укачивала Шона, проводила с ним целые дни и звонила Мэри, лишь когда малышу хотелось есть, или по вечерам, когда его пора было укладывать спать.
Вместе с силами к Сирене возвращался и аппетит. Она очень обрадовалась, узнав, что поваром у Натана работал француз, служивший раньше в ресторане «У Антуана» в Новом Орлеане и умевший готовить разнообразные блюда, в том числе — самые изысканные. Когда она, улыбаясь, заговорила с Натаном о поваре, заявив, что ей очень хочется попробовать устриц биенвилль и суп из стручков окры, его лицо приняло одновременно польщенное и озадаченное выражение. Не прошло и недели, как Натан появился в ее комнате во главе процессии, состоящей из Мэри, Дочери миссис Энсон — Доркас, самой миссис Энсон и повара, и учтиво попросил разрешения разделить с ней трапезу.
В комнату внесли стол и два высоких стула. На полированной крышке стола лежали асбестовые подставки, чтобы лак не испортился от жара. Стол был покрыт белоснежной вышитой ирландской скатертью ручной работы. На скатерть положили салфетки с монограммой, потом принесли китайские подносы, блюда для рыбы, тарелки для супа и для десерта, небольшие чашечки, чтобы ополоснуть пальцы после обеда,
