— Я предпочитаю, чтобы вы выполняли наше соглашение без каких-либо уловок и угроз. — Она дрожала всем телом и, пытаясь унять дрожь, прятала стиснутые кулаки в складках юбки.
— В нашем соглашении не было пункта, предписывающего мне умереть ради вас, сеньорита. Мы также оставляем в стороне вопрос о пропавшем золоте. Соблюдайте ваши обязательства, и вы увидите, что я держу свое слово.
— Есть вещи, над которыми мы не властны. Глядя на нее сверху вниз, он некоторое время изучал ее, прежде чем отвернуться.
— И которых нельзя избежать, — соглашаясь, добавил он. — Здесь мы, кажется, единодушны. Но пойдемте к огню. Если мы решили порассуждать о вещах, которых нельзя избежать и над которыми мы не властны, то лучше заняться этим в тепле и уюте.
Тон, которым были произнесены слова, исключал возможность отказа или промедления. Если Рефухио и отказался от мысли потребовать за свои услуги плату помимо полученного серебра, то никак не показал этого. Он собирался оставить ее здесь и встретиться с теткой.
Что еще?
Исабель обвинила Рефухио в том, что он привез Пилар в этот дом в своих собственных интересах. Нет, Пилар не могла поверить ей. Ничто в его поведении не позволяло предположить, что он увлечен ею, даже то, что намеревался удерживать ее здесь против воли. Для него это была лишь удобная возможность досадить дону Эстебану и в то же время раздобыть деньги для своей шайки. Если он и обдумывал план, где ей была уготована какая-то роль, то, разумеется, она не интересовала его как женщина. Исабель тревожилась без причины.
Пока Пилар убеждала себя в этом, Рефухио, казалось, задался целью опровергнуть эти умозаключения. Он придвинул стул, на котором она сидела, поближе к себе; опустившись на одно колено, налил ей суп. Их руки встретились, когда он передавал ей грубую глиняную миску, и вдруг улыбнулся так неожиданно тепло, что она была тронута. Прежде чем Пилар начала есть, Рефухио расстегнул ее накидку и снял с плеч. Затем, сняв собственный плащ, от которого шел пар, повесил их на крючки, вбитые рядом с очагом.
Исабель поперхнулась супом. Балтазар похлопал ее по спине, но она сунула ему в руки свою миску и вскочила на ноги. Глаза ее наполнились слезами, и, круто повернувшись, она скрылась за занавеской одного из альковов. Мужчины переглянулись и потупились. Такой наблюдательный человек, как Рефухио, не мог этого не заметить. Тем не менее он равнодушно продолжал наливать себе суп. Он сдержался даже тогда, когда из-за занавески послышались сдавленные рыдания. Лишь рука его сжалась на секунду так, что побелели костяшки пальцев, но он продолжал наливать. Затем, все с тем же непроницаемым лицом, уселся за стол.
Аппетит у Пилар исчез. Проглотив несколько ложек вкусного варева, она просто грела руки о миску. Все еще дрожа от холода и пережитого напряжения, Пилар старалась успокоить дрожь. Дождевая вода медленно капала с ее подола, впитываясь в земляной пол.
Временами Пилар чувствовала на себе взгляд Рефухио, но упорно избегала его, глядя то в свою миску, то на пылающий в очаге огонь. Она встревожилась, когда он внезапно вскочил на ноги, но потом резко повернулся и исчез в алькове напротив того, в котором скрылась Исабель. Через минуту он воротился, неся стеганый бархатный мужской халат.
— Вот, — отрывисто произнес Рефухио, протягивая Пилар халат, — переодевайтесь.
Она взглянула на предложенную одежду, затем посмотрела ему в глаза.
Выражение его лица не изменилось, но в голосе сквозила усталость:
— Не на людях, разумеется, если только это не будет вашим капризом.
— Нет, — хрипловато проговорила Пилар. — Я… благодарю вас.
— Мы выйдем, пока вы переодеваетесь. — Рефухио так взглянул на своих людей, что через секунду они были на ногах.
— Не нужно, я могу переодеться там. — Пилар показала на только что покинутый им альков.
— Вам будет теплее у огня. Кроме того, вы можете воспользоваться постелью за занавеской. Мне она не понадобится, мы вернемся поздно.
Пилар глядела на него, отмечая, что он старается ее успокоить. Наконец она заговорила:
— Я думала, вы собираетесь отдохнуть.
— Я уже отдохнул.
— Но в самом деле…
— Меня безумно интересует, пришел ли в себя дон Эстебан. Не волнуйтесь, я оставлю Балтазара присматривать за вами. Вас беспокоит мое возвращение? Я готов расплатиться серебром, если потревожу вас.
Что он имеет в виду? Неужели он думает, что ее беспокоит плата, полученная им за столь тяжкий труд? Или же он надеется позднее разделить с ней эту постель и ради этого готов отказаться от содержимого сундука?
К тому времени, как раздраженная Пилар пришла к выводу, что Рефухио вряд ли заслуживает ее расположения, он ушел.
Балтазар вышел из домика вслед за остальными, пробормотав, что неплохо было бы осмотреть дом снаружи. Пилар дождалась, пока стук копыт стих вдали, и встала, медленно выпрямив негнущееся тело. Мускулы свело от холода и длительного напряжения, двигаться было тяжело. С трудом Пилар стянула с себя промокшую одежду. Она развесила вещи, нуждавшиеся в сушке, и переоделась в халат. Бархат был темно- бордовый, великолепного качества, отделка отливала золотом. Видно было, что носили его мало. Рефухио, вероятно, берег его как память о лучших временах, как память об отце. От ткани исходил легкий запах табачных листьев, использовавшихся, чтобы предохранить ткань от моли. Едва уловимый аромат шоколада свидетельствовал о том, что некогда это был любимый утренний наряд.
Ткань была мягкой и теплой, рукава — чересчур длинны для нее, подол волочился по полу. Она запахнула широкие полы халата, плотно завернулась в него, внезапно ощутив, что промерзла до костей. Уютная одежда неожиданно дала ей странное чувство безопасности.
За занавеской, отделяющей альков от зала, послышались звуки. Исабель отдернула занавеску и в замешательстве уставилась на Пилар, задрапированную в халат. Через секунду скорбная судорога прошла по ее лицу: девушка узнала эту одежду. Она вышла из алькова.
— Они все уехали?
— Все, кроме Балтазара, — ответила Пилар, уверенная, что Исабель, находясь за занавеской, слышала каждое слово, произнесенное в комнате.
— Я предпочла бы, чтобы они остались. Мне это не нравится.
— Эль-Леон, должно быть, знает, что делает. Исабель медленно кивнула.
— Он всегда настороже и только благодаря этому еще жив. Но таким отчужденным и жестким я его ни разу не видела.
Исабель вздрогнула. Ее глаза покраснели от слез, а лицо опухло. В ней было что-то от несправедливо обиженного ребенка.
— Он просто ужасен, — заявила Пилар. Исабель поджала губы.
— Не всегда. Со мной он другой. Он чувствует глубже, чем большинство людей, и способен понять и прочувствовать чужую боль, как если бы она была его собственной. Это вредит ему самому, но Эль-Леон не может иначе. Иногда он притворяется бесчувственным, чтобы защититься, но он не такой и никогда не был таким.
— Это звучит так, будто вы хорошо знаете его. — Пилар задала этот наводящий вопрос не из любопытства, а, скорее, из чувства самосохранения. Чем больше она узнает о человеке, захватившем ее, тем лучше.
— Да, я знаю его, — гордо отозвалась девушка. — Он — сын благородного идальго, владевшего самым известным в Андалузии поместьем, где выращивались быки для корриды. Рефухио развлекался, играл роль матадора, но отец запретил ему эту опасную игру. Рефухио увидел меня, когда я танцевала фламенко с севильскими цыганами. Он спел мне серенаду и подарил розу, в середине которой лежала жемчужина. Через несколько лет он убил человека, который бил меня и заставлял торговать собой на улице. Некоторое время я была женщиной Эль-Леона и спала с ним в одной постели. Но теперь я
