– Да уж.
– Не понимаю, как это случилось. Ведь эти подонки забрались до нас.
– Точно.
– Перевернули все вверх дном, набрали того-сего и смылись.
– Точно.
– А потом снова вернулись? Зачем? Только не говори, что преступник всегда возвращается на место преступления.
– Если и возвращается, то для нового преступления. Мы ведь не знали, что Колкэнноны собирались оставить Астрид, верно? Мы думали, что они там заночуют.
– Я и здесь дала маху.
– Ты тут ни при чем. Я хочу сказать, что эти подонки тоже так думали. Нахватали что под руку попало – и давай мотать через крышу. Но потом, может быть, спохватились и решили еще разок сейф попробовать. В первый раз у них не было с собой никакого инструмента, и о сейфе они ничего не знали. А тут раздобыли горелку или дрель, а впереди целая ночь. Почему не попробовать? Попытка не пытка.
– И в это время заявляются хозяева?
– Видимо, так.
– Но если так, разве бандиты не могли заставить Колкэннона сказать им шифр?
– Могли, но, может быть, они уже взломали сейф.
– А если взломали, чего им торчать в доме?
– Они и не торчали. Стали выходить и столкнулись в дверях с Колкэннонами.
– Зачем им дверь? Могли уйти, как пришли – через крышу.
– А ты, пожалуй, права, – сказал я и нахмурился. – Есть еще одна вероятность. Третья группа!
– Третья группа грабителей? Сколько же народу знало, что проклятую сучку везут трахнуться в Пенсильванию?
– Может, это были не настоящие грабители. Может, просто молокососы, шныряющие по крышам, или доходяги, ищущие порошок или травку. Увидели разбитую крышу – и вниз. Там еще было чем поживиться. Шпана клюет на мелочевку – приемник, например. Как раз на пакетик героина.
– Еще телевизор, а на втором этаже – стерео.
– Вот и говорю. Для жуликов низкого пошиба навар всегда найдется. Только вот живых денег там не было. А мелкое жулье воспринимает это как личное оскорбление. Знаешь, что хулиганы иногда избивают людей, у которых нет при себе бабок?
– Слышала об этом.
– Так вот, новичок в нашем деле тоже чувствует себя обманутым. Вполне представляю себе пару панков – лезут сквозь разбитое стекло внутрь, берут приемник и переносной телевизор, а потом ждут хозяев, чтобы и карманы еще обчистить. – Я хотел было развить тему, но, подумав, бросил и сказал: – Впрочем, это не так уж важно. Что с нами будет? Ничего не будет. Ну, потрясусь недельку, поджидая гостей в форме, но в принципе у них против нас ничего нет. А ту шпану они быстро прищучат. Это убийство много шуму наделает. И Ришлер прав: кто-нибудь обязательно проболтается по пьянке, а другой стукнет. Большинство преступлений так и раскрывается.
– Значит, ты уверен, что нам ничего не грозит?
– Ничего. Колкэннон опознает тех, кто прикончил его жену. Он уже установил, что меня среди них не было. Все, что у них есть, – это перчатка, но как я мог ее надеть, если она на несколько размеров меньше. Нам здорово повезло, что перчатку потеряла ты, а не я.
– Если б мне от этого было легче...
– Во всем надо видеть не только плохое. И хорошо, что Колкэннон жив. Если бы и его прикончили, кто бы засвидетельствовал, что меня не было на месте преступления?
– Знаешь, я об этом не подумала.
– А я подумал. – Я взял телефон со стола. – Надо позвонить Абелю.
– Зачем?
– Сказать, что мы никого не убивали.
– Он должен сам об этом догадаться. Жаль, что мы с тобой сами не видели «Пост». Там, наверное, говорится, в котором часу ее убили.
– Вероятно, говорится.
– Та-ак... Мы пришли к нему примерно в половине двенадцатого. Когда он проверял «пьяже» по твоим часам, было 12.07. Это я хорошо помню. Колкэнноны приехали домой после полуночи. Абель сообразит, что это не мы.
– Господи, – протянул я. – Выходит, он – наше алиби!
– Факт.
– Будем молить Бога, чтобы нам не пришлось привлечь его в качестве свидетеля. Только вообрази эту картину. Доказывая свою непричастность к ограблению, ты ссылаешься на то, что в это самое время ты сбывала барыге вещи, украденные у жертвы этого ограбления!
– В твоей формулировке это и вправду звучит до жути нелепо.
– То-то и оно, – сказал я и начал набирать номер. – Все-таки позвоню, обрисую ситуацию. Очень может быть, что он забыл, как мы проверяли время, и думает на нас. Мне бы этого не хотелось.
– А как ты считаешь, он не отказался бы иметь дело с монетой?
– С чего бы это?
– Ну, если бы мы убили...
Я слышал гудки – третий, пятый, седьмой...
– Абель – скупщик краденого, а не судья. Кроме того, мы никого не убивали, и я заставлю его в это поверить. Черт, он когда-нибудь подходит к телефону?
Я положил трубку. Каролин сморщила лоб, потом сказала:
– Бизнес – это бизнес при любых обстоятельствах, правда? Ванду убили, но это ничего не меняет. И Абель должен продать этот никель – не важно когда, через несколько дней или через несколько месяцев. А мы получим свою долю, как будто ничего не произошло.
– Совершенно верно.
– Мне кажется, это несправедливо. Не могу объяснить, почему.
– Но ведь не мы ее убили, Каролин.
– Знаю, что не мы.
– Мы вообще не виноваты в ее смерти.
– И это знаю. Виноваты другие, к которым мы не имеем никакого отношения. Я все это прекрасно понимаю, и все же... Сколько мы получим?
– Что, что?
– За монету.
– А-а... Не знаю.
– Откуда мы узнаем, за сколько он ее продал?
– Он нам скажет.
– Я спрашиваю: он не обманет нас?
– Кто, Абель? Не исключается.
– Правда?
– Что ты хочешь? Человек скупает краденые вещи и знает, с кем имеет дело. Он прожил долгую жизнь, и я допускаю, что он иногда лгал. Я отнюдь не убежден, что он дал себе зарок не делать этого впредь. Причем солгать в данном случае – легко. Потому что мы об этом никогда не узнаем.
– Тогда как мы можем ему верить?
– Да в известном смысле нам и не следует верить. Во всяком случае, он может быть не до конца честным с нами. Если ему повезет и наш никель купят... ну, например, за полмиллиона, он может сказать, что продал его за двести тысяч. Нам достанется половина плюс досада на то, что нас крупно нагрели. Но кому пожалуешься? И возмущаться мне трудно, если учесть, что пятьдесят тысяч – это за один вечер.
– А если он скажет, что продал за пятьдесят тысяч?
– Тогда это скорее всего будет правда. Чем дороже он его продаст, тем больше вероятность обмана
