— Сейчас придумаю.
— Тогда ответь мне вот на какой вопрос: ты заезжал в магазин?
— Нет. Я совсем забыл про яйца. Но я куплю их. Не вздумай идти сама, я просто взбешусь. — Он улыбнулся жене, хотя внезапно осознал, что говорит неправду, что улыбается фальшиво, что это не первая его ложь, и в какой-то момент уже готов был рассказать все: про деньги в парке, десятицентовики, жемчуг, непонятное решение не возвращать миссис Фортунато кошелек, потому что это…
Он не мог точно сказать, что «это». Однако ощущение было тревожным, достаточно тревожным, чтобы удержать от поспешности. Пока он не поймет, сказал себе Мейсон, он будет прислушиваться только к собственным советам. Фраза понравилась ему необыкновенно — к собственным советам. В ней была мудрость, как во всех старинных непритязательных фразах. К чьему же совету и прислушаться, как не к собственному?
Он вдруг понял, что Пегги что-то говорит ему, поднимаясь по лестнице.
— Что? — переспросил он.
— Я сказала, дай мне время до шести.
— Хорошо, — согласился он.
Когда она ушла, он взял свою книгу, вытащил из буфета бутылку, вышел через заднюю дверь, тихонько прикрыв ее за собой, и нырнул в гараж. Включил свет над верстаком. Не надо устраивать иллюминацию, это могло только привлечь внимание Пегги. Он вытащил из ящика сосуд с жемчужинами. Они были чертовски большими, некоторые размером с ноготь большого пальца.
Три удачи за один день, Господи! Четыре, если считать пенни. Что об этом скажешь? Один раз — удача, два — чертовское совпадение. Но третий означал нечто большее, в третьем случае была магия — план, модель, голый факт, твердый и яркий, как бриллиант. Бриллианты! Эта мысль привела его в восторг. Корзинка отлично ограненных бриллиантов — вот это фокус! Он был бы счастлив. Не то чтобы он презирал жемчуг — вовсе нет, — но пригоршня бриллиантов совсем другое дело.
Он осторожно налил полную чашку вина, торопливо прочел абзац в книге и опустил в чашку одну из самых маленьких жемчужин. Вино почти сразу же помутнело, как будто жемчужина превратилась в эмульсию. Мейсон, словно зачарованный, наблюдал, как поверхность вина целых полминуты бурлила, прежде чем успокоиться и снова стать прозрачной; слабое остаточное изображение жемчужины, казалось, застыло на дне чашки, словно луна в ночном небе. Понемногу вино стало прозрачным, и он увидел, что жемчужина полностью исчезла.
«Вот и все», — произнес он вслух и выпил вино за Клеопатру. Он подавился, его чуть не вырвало от уксусного привкуса испорченного вина, и он понял, что уже пьян, как сапожник, жемчужный напиток ударил ему в голову. Но зато богат, как лорд, подумал он, держась за верстак. Он весело смеялся над собственной остротой, прикрыв рот рукой, пока наконец не остановился. В наступившей тишине он услышал, как его смех отдается эхом где-то далеко, но слышится позади него так явственно, что он повернулся к окну, где увидел какое-то лицо, глядевшее на него.
У него вырвался хриплый крик, он наклонился вперед, едва не опрокинув жемчужины. Мейсон медленно повернулся к окну: это явно было его собственное лицо, которое он видел в зеркале в кухне, но еще более деформированное, бледное и грязное — старое стекло, несомненно, искажало отражение. Многолетняя пыль придавала Мейсону смертельную бледность при слабом свете лампочки.
Он жадно схватил банку с жемчужинами и прижал к себе, так что в стекле она отразилась рядом с его лицом, которое улыбалось ему в ответ с непередаваемым удовлетворением, в то время как сам он кивал головой. «Огромный куш», — сказал он вслух. Слова отдавали уксусным привкусом растворенной в вине жемчужины, а затем, как недавно смех, он услышал свою фразу, повторенную искаженным свистящим шепотом. В его ушах звучал этот шепот, а жемчужины в банке светились переливчатым светом.
Он взглянул на часы — около пяти. Уже через час он окажется во власти Пегги, и день больше не будет принадлежать ему. «Я не хочу быть неучтивым, — сказал он, театрально подмигнув отражению, — но мне надо кое с чем поспешить».
«Поспеши…»— повторило отражение, и он снова спрятал жемчужины в ящик и зашагал к двери, чувствуя, что надо торопиться, а затем направился прямо на улицу.
Он провел целый час, просто бродя по тротуару, заглядывая под кусты, переворачивая упавшие листья и клочки бумаги, заглядывая в мусорные баки у задних дворов; поиски завели его в неисследованные места. Хотя он был полон ожидания, ничто вокруг не отозвалось. Что-то присутствовало, когда он нашел десятицентовики и жемчужины — что-то привлекало его внимание, что-то призывало его, — но к концу часа, когда ему пришлось повернуть к дому, безмолвный мир, казалось, был безнадежен, и, входя в дом, он с трудом выжал из себя улыбку.
— Давай закажем обед на дом в китайском ресторане и никуда не пойдем, — сказал он Пегги, когда оба они оказались в кухне. — И возьмем напрокат кассету. — Он старался выглядеть спокойным, хотя был вне себя, сгорая от желания снова оказаться на улице. — День был долгий. Меньше всего мне хочется выходить снова.
— Согласна, — весело ответила Пегги.
Он взял когда-то принесенное из ресторанчика меню, которое лежало на холодильнике
— Цыпленок кунь-пао? — спросил он, взглянув в окно. Спускались сумерки. Минут через десять настанет вечер. В темноте, раздумывал он, ему бы никогда не увидеть ни десятицентовиков, ни жемчужин, даже если бы они взывали к нему.
— Суп вон-тон, — сказала она. — И, я думаю, мясо с брокколи. А что ты хочешь? Может быть, предпочтешь мясо с апельсинами?
— Брокколи — в самый раз, — сказал он, набирая номер китайского ресторана мистера Лаки, находившегося в полумиле от их дома. Даже фамилия владельца звучала обещанием. Через двадцать минут еда будет готова, сказали ему. Времени оставалось мало. Он дал им свой номер телефона и повесил трубку.
— Полчаса, — сообщил он Пегги. — Может быть, минут сорок. У них много народу.
— Я съезжу, — предложила Пегги. Она взяла свитер. — А по дороге захвачу фильм.
— Нет, давай я, — возразил он. — Ты лучше меня завариваешь чай. Серьезно. Я проветрюсь. И куплю яйца, раз уж поеду. — Он отобрал у нее свитер и повесил его на спинку стула.
— Но ты и так весь день не был дома, — сказала она. — Ты же говорил, что не хочешь выходить. И ты опять привезешь «Крестного отца».
— Обещаю тебе, нет. Выбирай ты. Все, что хочешь. Я сегодня добрый.
— Правда? — спросила она, поигрывая бровями. — Может, какую-нибудь фантастику?
В ответ он тоже поиграл бровями. «Господи, да поторопись же», — подумал он.
— Хорошо, — согласилась она. — «Контакт»?
Он поколебался, чуть было не начав спорить с женой. Он бы предпочел сунуть голову в гладильный аппарат, только бы не смотреть этот фильм.
— Конечно, — сказал он. Время уходило впустую. Каждая минута могла стоить миллиона
— Мы можем взять что-нибудь еще. Как насчет… даже не знаю. Подскажи мне что-нибудь.
— Нет. Я уже поехал Решено, «Контакт». К тому же он наверняка там окажется.
Он вышел из дома и кратчайшим путем поспешил к машине, поглядывая на часы. Добравшись до бульвара, он, повинуясь интуиции, повернул к деловому центру, в другую сторону от ресторана мистера Лаки и видеопроката. Сигнал светофора впереди сменился на желтый, и Мейсон, нажав на акселератор, проскочил на красный свет, краем глаза заметив, как от его заднего бампера, гудя, увернулся автомобиль. Секундой позже он услышал громкий металлический скрежет и, взглянув в зеркальце заднего вида, увидел старый автомобиль на обочине. Водитель, слава Богу, невредимый, как раз выбирался из него. Однако крыло машины было варварски искорежено. Мейсон свернул в узкую улочку и сбросил скорость. На минуту он представил себе, как возвращается на бульвар, предлагает помощь пострадавшему, приносит свои извинения… Однако это видение вскоре исчезло.
Мейсон продолжал свой путь и уже через несколько домов, снова повинуясь наитию, припарковал машину на площадке, темной в вечерних сумерках, хотя фонарь ярко освещал два мусорных контейнера и задние двери магазинов. С полдюжины голубей сгрудились на асфальте и клевали рассыпанные около контейнеров крошки. Он направился прямо к контейнерам, тяжело дыша от предвкушения. Голуби
