Петрушка Колобов, игравший с несчастным Дмитрием.
Другой лжесвидетель — мамка царевича Василиса Волохова, сынишку которой восставшие угличане убили как убийцу Дмитрия, — распространялась о старой болезни царевича и его смерти во время очередного приступа, при котором она якобы присутствовала. Волохова наговорила примерно в 10 раз больше, чем действительные свидетели смерти Дмитрия: кормилица Орина Тучкова, постельница Мария Колобова и четверо мальчиков-жильцов, допрошенных оптом. Между тем никто из них не упомянул Волохову среди присутствовавших при смерти царевича.
Показания Василисы были важны для Шуйского с товарищами еще и потому, что инициаторами угличского бунта она называла царицу Марию и Михаила Нагого. Тем более удивляло отсутствие в деле рассказа самой Марии, с которой комиссия должна была начать сбор «обыскных сказок». Немало накладок в работе следствия было сделано при подборе обвинений против Михаила Нагого.
Шуйский с товарищами ухватился за то, что угличский городовой приказчик Русин Раков, приказавший горожанам, по его собственному признанию, убить М. Битяговского и других заподозренных в покушении на царевича лиц, насмерть перепугался и выразил готовность подтвердить все, что угодно. Комиссия провела целое расследование о том, как Михаил Нагой, поднимая шум на весь Углич, собирал разнообразное оружие и складывал на тела побитых, дабы они были похожи на убийц царевича (при этом оружие мазалось куриной кровью).
Допросы показали, что в дело с оружием прочно замешан сам Раков, холопы, Григорий Нагой, но вовсе не Михаил, уличить которого так и не удалось. Не лучше обстояло дело с вопросом, кто позволил (или приказал) сбежавшимся на царевичев двор горожанам убить Битяговского с компанией. Поначалу в показания свидетелей, говоривших, что Битяговский стал бранить прибежавших посадских, было добавлено — и Михаила Нагого. По одной «сказке» вообще оказалось, что Нагой велел убить Битяговского за то, что тот бранился с посадскими! Постепенно упоминания о посадских людях — зачинщиках восстания — исчезают из дела, но свидетели никак не могут сойтись в описании конфликта Нагого с Битяговским.
Одни говорили, что эти двое разругались, припомнив утренний спор о мобилизации людей Угличского уезда на царскую службу. Другой свидетель утверждал, что «брань» пошла из-за денег (это при неостывшем-то трупе царевича!). Большинство же вообще уклоняется от детализации этой сцены. Под конец свитка Шуйский с товарищами, чувствуя шаткость своих «доводов», внесли в поведение упрямого Михаила Нагого яркий штрих: он-де на двор «прискочил… пьян на коне». Пока присутствующие слушали размеренную речь Щелкалова, Иов читал сами документы — записи допросов и очных ставок. Патриарх Иов отметил, что через десяток склеек дела Михаил Нагой был уже «мертв пьян» — это, пожалуй, уже лишнее, подумал он — мертвецки пьяный не скачет на коне и не поднимает восстания, точно указав народу виновных. Между тем в средней части свитка, которую большинство присутствующих слушало вполуха, довольно определенно говорилось о независимости выступления угличан от Нагого, да и в помещенных там речах священников утверждалось, что царевич был убит.
Кто-то, вероятно, мог задуматься о том, чем занималась комиссия Шуйского в Москве — ведь она вернулась в столицу 27 — 28 мая, в пожарном порядке свернув работу в Угличе и привезя оттуда пусть неплохо обработанный, но все же на удивление куцый свиток обыскного дела. Участники обыска успели получить награды, а само дело до 2 июня не представлялось царю, Боярской думе и Освященному Собору.
Даже при дворе ходили слухи, что к смерти царевича в Угличе причастен Борис Годунов. Опасность давно нависала над головой маленького Дмитрия Ивановича, его матери, родственников и приверженцев, об этом знали даже иностранцы. Поговаривали, что опала на дворецкого Григория Васильевича Годунова, Никифора Чепчугова и Владимира Загряжского связана с их отказом содействовать злодейским планам Бориса.
А тут еще 24 мая запылала Москва: выгорел Белый город, Занеглинье с Арбатом, Никитской и Петровкой, около 12 тысяч домов. Вскоре сгорела и Покровка. Борис Годунов изыскал в казне большие средства, чтобы помочь погорельцам отстроить каменные здания, народ был ему благодарен, но слух, что Москву поджег Годунов, чтобы отвлечь людей от размышлений о смерти Дмитрия Углицкого, был неистребим.
Одновременно со следствием в Угличе доверенные люди правителя провели расследование о московских пожарах. Как только Годунов получил обыскное дело, состряпанное Шуйским и его товарищами, московское дело было пущено в ход. Здесь Борису Федоровичу не нужно было опираться на авторитеты: попросту 28 мая 1591 года по России была разослана царская окружная грамота, в которой назывались имена поджигальщиков, признавшихся, что они действовали… по заданию находившегося в ссылке Афанасия Нагого (самого опасного для Годунова члена этой фамилии). Доказательств против Нагого не приводилось — зато объявлялось, что он послал поджигальщиков и в другие города: берегите, мол, свое добро!
Патриарх Иов, автоматически отмечая про себя необъективность и просчеты комиссии Шуйского, нисколько не колебался в выборе. Абстрактная справедливость — или мудрое правление его благодетеля, проверенного еще в опричнине, щедрого и предусмотрительного Бориса Федоровича Годунова?! Разумеется, патриарх был за политическую мудрость, допускающую некоторые моральные потери ради общего блага государства. Едва Щелкалов закончил чтение, Иов встал и произнес приговор.
«И патриярх Иев со всем Освященным Собором, слушев Углетцкого дела, и сказу митрополита Галасеи, и челобитные городового приказщика Русина Ракова, говорил на Соборе.
В том во всем воля государя царя и великого князя Федора Иоанновича всея Руси: а преже сего такова лихова дела и такие убойства остались и крови пролитье от Михаила от Нагово и от мужиков николи не было.
А перед государем царем и великим князем Федором Иоанновичем всея Руси Михаила и Григорья Нагих и углетцких посадцких людей измена явная, что царевичю Дмитрею смерть учинилась Божьим судом, а он, Михайло Нагой, государевых приказных людей: дияка Михаила Битяговского с сыном, и Микиту Кочалова, и иных дворян, и жильцов, и посадских людей, которые стояли за Михаила Битяговского и за всех за тех, которые стояли за правду и розговаривали посадцким людем, что они такую измену зделали, — велел побити напрасно, умышленьем, за то, что Михайло Битяговской с ним, с Михаилом с Нагим, бранился почасту за государя, что он, Михайло Нагой, держал у себя ведуна Ондрюшу Мочалова и иных многих ведунов.
И за то великое изменное дело Михайло Нагой з братьею и мужики углечане по своим винам дошли до всякого наказанья. А то дело земское, градское, в том ведает Бог да государь царь и великий князь Федор Иоаннович всея Руси, все в его царьской руке, и казнь, и опала, и милость, о том государю как Бог известит.
А наша должная молити Господа Бога, и пречистую Богородицу, и великих руских чюдотворцов Петра, и Алексея, и Иону, и всех святых о государе царе и великом князе Федоре Иоанновиче всея Руси и о государыне царице и великой княгине Ирине о их государьском многолетном здравие и о тишине межусобной брани».
Церковь устами патриарха заявила, что вопроса о причинах смерти царевича Дмитрия, о которой говорила вся Россия, не существует. Есть только бунтовщики, с которыми следует расправиться. Такой указ — «Углетцкое дело по договору вершити» — был боярам немедленно отдан. Годунов получил санкцию на расправу со своими противниками. Нагие окончательно исчезли с политической арены. Более двухсот угличан, поднявшихся, чтобы отомстить за смерть маленького царевича, последнего Рюриковича, были казнены, остальные после пыток отправлены «в Сибирь и в Пермь Великую в заточение в пустые места». Иову пришлось выслушать немало упреков за свое поведение в деле о смерти царевича Дмитрия Углицкого. Похоже, что, трепеща перед гневом Годунова, придворные высказывали свои чувства патриарху, не склонному к доносительству. «И всяко вещем сопротивное нападе на мы, — писал Иов впоследствии, — озлобление, и клеветы, укоризны, рыдания ж и слезы — сия убо вся мене смиренаго достигоша». Однако Иова ждало и более тяжелое испытание.
