На основе послания Гермогена была принята первая государственная программа ограждения православия, исполнение которой (что характерно!) было возложено на светские власти. 18 июля 1593 года царь Федор Иоаннович (читай — Борис Годунов) «по совету» с патриархом послал казанским воеводам развернутый указ:
1) переписать всех новокрещеных с семьями и слугами, собрать их в Казань и выговорить, что они приняли православие добровольно и отступают в свою старую веру, несмотря на поучения митрополита, напрасно;
2) поселить новокрещеных в Казани особой слободой (свободным от тягла предместьем) между русских людей, с православной церковью, во главе с добрым дворянином младшего чина («сыном боярским»), коий должен отвечать за то, чтобы они держали истинную веру, ходили в церковь, носили кресты, имели иконы, принимали отцов духовных и слушали поучения Гермогена;
3) отступников от христианства смирять темницами и оковами, иных отсылать к митрополиту для церковного наказания;
4) мечети в Казани упразднить и впредь оных не допускать;
5) русских у татар и немцев отобрать и поселить торгующих в городах, а пашенных — в дворцовых (принадлежащих царю) селах среди русских же;
6) впредь иноверцам принимать христиан на жительство и в услужение воспретить [58].
Насколько успешно выполнялась программа — неизвестно. По крайней мере, последний пункт нарушался в XVII веке самим правительством настолько часто, что служилым иноверцам было роздано так много земель с православными крестьянами, что, когда правительство пригрозило лишить всех иноверцев таких владений, это вызвало их массовую добровольную христианизацию. Но все это будет позднее, во времена патриарха Иоакима (1674-1690); во времена же Гермогена до массового и тем паче принудительного обращения в православие было еще далеко.
Особый интерес вызывает уникальная лояльность христианских властей к восточным религиям (прежде всего — мусульманской). За исключением запрещения строить мечети в Казани (где муллы были вдохновителями борьбы с Россией) и захвата отдельных языческих капищ в ходе боевых действий в Сибири (где они служили для сбора местных ополчений), никаких утеснений или ограничений на иноверие не накладывалось, иноверцы жили своей жизнью.
Иное отношение было к неправославным христианам. Костелы и кирхи на Руси были запрещены. На Восток отправлялись священники, церковные книги и утварь, колокола и иные средства помощи первопроходцам в строительстве ими православных храмов. На Запад шли войска с приказами неукоснительно уничтожать «богомерзкие» христианские храмы. Даже известный миролюбием царь Федор Иоаннович, отвоевавший у Швеции часть, а потом и всю Карелию, неоднократно повелевал «очистити» территорию от лютеранских «капищ» и «идолов», «сокрушити» их начисто — в то время как усеивающие его восточные владения настоящие капища и идолы, кажется, не вызывали у царя никакого беспокойства. В стремлении к пролитию христианской крови русские не отличались от представителей иных христианских конфессий, уступая католикам и протестантам разве что в масштабах и утонченности истребления и утеснения «братьев во Христе».
Особенности движения России на линии Запад — Восток (с мечом в одну сторону и серпом в другую) определяют характер дятельности Гермогена в первый (восточный) и последний (времен борьбы с интервенцией) периоды его архиерейского служения (средний приходится на гражданскую войну). В Казани, после упомянутого несколько доносительного послания, он действовал исключительно позитивно, укрепляя нравы и дух паствы и не замечая наличия вокруг целого моря иноверцев.
Митрополит уделял внимание даже таким случаям нарушения чинности церковной службы, когда священники и дьяконы для скорости читали и пели разные тексты одновременно (враз до 5-6 голосов!), в то время как миряне дремали, озирались по сторонам или разговаривали. В «Послании наказательном всем людям» Гермоген довольно мягко заметил, что «ведает» и «зрит» нарушителей.
Среди жителей пограничных районов и первопроходцев, особенно казаков, церковного радения было гораздо меньше. Только в официальной истории поселенцы всегда заботились о душе раньше, чем о нуждах бренного тела, не забывали взять с собой священника и, перекрестясь, начинали осваивать земли со строительства храма. В действительности же — нередко буйные ватаги больше полагались на самопал, чем на святой крест, а мирные земледельцы уходили в леса и степи Поволжья, в Приуралье и за Урал, отягощенные главным образом орудиями и оружием, скотом и семенами; не случайно вслед воеводам царь специально посылал все необходимое для церковной службы.
Православие могло сыграть тем большую роль в успехе русской колонизации, чем больше его можно было унести в душе, не отягощая натруженную спину первопроходца. А когда Бог был высоко, а царь далеко, кто мог поддержать россиянина среди «тьмы идолопоклонников»? Конечно, святые, в Русской земле просиявшие, свои, понятные заступники, отправлявшиеся с дружинами за тридевять земель.
Самый закоренелый материалист не может отрицать психологического феномена душевной поддержки, рожденной укоренившейся надеждой на своего святого. И затерянным в тайге псковичам, например, окруженным сонмом кровожадных иноземцев, являлся святой князь Довмонт в полном вооружении, утешительно говоривший в том смысле, что: «Не робей, братва, сдюжим!» — и подтверждавший пророчество хорошей охотой. При такой помощи сдюжить, конечно, было легче.
Но само освоение земли не было полным и реальным без ее освящения подвигом новых чудотворцев: без них самая «подрайская землица» (как писали о казанских землях), даже завоеванная и освоенная, не была «Святорусской». Гермоген потрудился над освящением вверенной ему епархии больше, чем весь московский Освященный Собор. 9 января 1592 года, не дожидаясь ответа на первое свое послание, он сообщил патриарху Иову список героев казанского взятия, которым Церковью не установлена была особая память.
Даже в просьбе к патриарху чувствуется характерный для митрополита напористый стиль: «Умилосердись, государь Иов, повели и учини указ свой государев мне, богомольцу своему — в который день повелит мне святительство твое по тех православных благочестивых воеводах и воинах, пострадавших за Христа под Казанью и в пределах Казанских в разныя времена… по всем Божиим церквам во градах и селех Казанской митрополии пети по них панихиды и обедни служити, чтобы, государь, по твоему государеву благословению память сих летняя (ежегодная) по вся годы была безпереводно».
Далее настойчивый Гермоген выразил скорбь, что трем казанским мученикам не установлена вечная память и что они не внесены в Синодик, читаемый в неделю православия. Из замученных магометанами за отказ отпасть от православия один — Иоанн Новый — был нижегородцем, а двое — Стефан и Петр — новообращенными татарами. Митрополит мудро уел национальный вопрос, а патриарх не замедлил ответить на настойчивое послание.
Павшие под Казанью и мученики за веру Христову были внесены в большой Синодик, читаемый в неделю православия. Память воинам была установлена в субботу после Покрова Пресвятой Богородицы (в честь взятия Казани 2 октября), установить же день поминовения мучеников Иов доверил Гермогену. Торжественно объявляя о решении патриарха по епархии, митрополит велел повсеместно служить по ним литургии и панихиды и поминать на литиях и обеднях ежегодно 24 января.
Одновременно с героями и мучениками Гермоген утверждал вечную память казанским просветителям. Кроткий архиепископ Герман Полев находился в Москве, когда многоученый митрополит Афанасий, не в силах соблюдать запрет Ивана Грозного на «печалование» об опальных, оставил престол (1566 год). На митрополию всея Руси был поставлен Герман, который тут же выступил с поучением царю, резко осуждая опричнину, за что в том же году был лишен сана. 6 ноября 1568 года Герман был найден мертвым у себя на дворе. Власти утверждали, что Герман умер от моровой язвы, но народ ясно видел в его
