— Он узнал ее, как только увидел меня!
— Сопротивлялся он?
— Вначале. Но потом, как все трусливые грешники, совершенно пал духом! Он дрожал, зубы его судорожно стучали, холодный пот катился со лба, когда мы сдали его здесь палачу.
— Я думаю, негодяй притворяется.
— Это ему мало поможет, дон Агуадо, — заметил Валентино, — там наверху умолкнет притворство!
Он указал на гильотину.
Грилли и дядя д'Ор воспользовались этим временем, чтобы отойти несколько в сторону.
— Если бы не было здесь духовника императрицы, — сказал первый тихо, — то я принял бы все это за обман!
— Нет, — возразил дядя д'Ор, — разве вы не знаете этого Олимпио Агуадо?
— Я знаю только, что Бачиоки его ненавидит и что…
— Все это миновало, — перебил его тихо Шарль Готт. — Слово его сильно. Рассказывают удивительные вещи.
— Скажите, что же рассказывают?
— Что он всесилен и что императрица делает все, что он приказывает! Письменный документ в наилучшем порядке! Дон платит Мараньону за его дела его собственной кровью!
— Ого, надо, значит, чертовски беречься этого генерала Агуадо! Он теперь не узнает, что мы…
— Именно потому что он нас знает, он и взял нас свидетелями, дабы мы видели, какие последствия грозят тому, кто служит его врагам и вредит ему.
— Мараньон действительно поступал ужасно, — проговорил Грилли, бросив удивленный взгляд на Олимпио.
— Он исполнял только повеления Бачиоки, следовательно, и приказания императрицы.
— А теперь же по их приказанию будет сам казнен.
— Это всегда так, разве вы этого не знаете? Он наказывает Евгению, убивая ее оружие, но тише, дверь заскрипела…
Грилли и дядя д'Ор посмотрели на неприветливое строение позади двора.
Около двери виднелись две темные фигуры — это, без сомнения, вели приговоренного.
Олимпио взял с собой указ и держал его в одной руке, в другую он взял факел.
Он взошел на ступени эшафота; его высокая, мощная фигура производила при красноватом освещении ужасное впечатление; он походил на рыцаря тайного Вестфальского суда или северного богатыря, исполняющего Божий приговор; было что-то сверхъестественное в его неподвижно стоявшей геркулесовской фигуре, так что стоявшие подле него два помощника палача не могли скрыть своего удивления.
Темные фигуры обозначались теперь яснее, двое слуг несли впереди два больших фонаря, позади них двое других вели приговоренного, который неистово сопротивлялся.
Гейдеман следовал за ним.
Последним шел, опустив голову и сложив руки, духовник, напутствие и утешение которого преступник отверг с ругательством и оскорбительным презрением.
— Это убийство! — кричал он теперь. — Постыдное убийство! Все вы наемники моих врагов! Проклятие вам! Неужели здесь нет никого, кто согласился бы исполнить еще одно мое поручение? Предлагаю золото, много золота, только до завтра повремените казнью; вы все обмануты, я не должен умирать! Если я иду на эшафот, то со мной должны идти тысячи, которые были моими соучастниками.
Слуги, державшие Эндемо, повалили его на землю. Он заметил обоих агентов.
— Помогите мне, Грилли и Готт! Защитите меня! Спасите меня! Разве вы не видите, что со мной хотят сделать!
Эндемо смотрел на них, широко раскрыв глаза; лицо его было ужасно бледно, оно выражало предсмертный страх; волосы ниспадали на лоб, с которого струился пот; губы были бескровны.
— А, и вы не поможете мне, вы хотите видеть, как меня убьют, — кричал он, скрежеща зубами. — Тогда и вы должны идти со мной, вы не лучше меня!
Слуги доволокли Эндемо до самых ступеней эшафота, который тускло освещался факелами Олимпио и Леона.
Гейдеман взошел на ступени, Олимпио и духовник последовали за ним; двое слуг с большими фонарями встали по обе стороны гильотины.
Леон и Валентино, равно как и оба полицейских агента, остались внизу.
Когда Эндемо, которого подняли наверх сильные помощники палача, увидел Олимпио, стоявшего с факелом возле Гейдемана, его лицо исказилось еще ужаснее, и яростный вой вырвался из его уст.
— Смерть ничто, я сто раз пренебрегал ею, но мое падение и торжество вот этого приводят меня в бешенство, не дают мне умереть!
Эндемо хотел вырваться и броситься на Олимпио, который неподвижно стоял, но один из прислужников палача набросил ему на голову плотный черный платок и так сильно стянул, что негодяй захрипел.
Олимпио передал палачу бумагу.
— Вяжите его, — приказал Гейдеман.
Слуги связали ремнем руки и ноги Эндемо и сняли платок с его головы; он увидел теперь, что ярость его бессильна, а смерть неизбежна.
— «
Эндемо захохотал с отчаянием и ужасом. Палач откинул свой длинный, черный плащ. Олимпио приблизился на один шаг.
— Ты стоишь на пороге смерти, — сказал он громким и торжественным голосом, — исчисли ряд своих преступлений! Только один раз ты можешь умереть, хотя заслужил это сто раз! Признайся же в своих злодеяниях, чтобы тебе легче было сложить свою голову!
— Да, — вскричал Эндемо, с отвратительно торжествующим выражением, — да, я перечислю их; это доставит мне наслаждение, и только одно оплакиваю я, только одно не дает мне умереть: что вы и Долорес остаетесь вместе жить!
— Признавайся, — сказал Олимпио.
— Сельский старшина из Медины был первый, кто пал от моей руки; потом последовал старый Кортино, которого я убил при помощи одного матроса, Долорес знает это! Я, Эндемо, был тот, который засыпал подземный ход в Севастополе в надежде, что вы погибнете там, как пойманные крысы! Я пытался умертвить вас при помощи камышинской красавицы, но и здесь вы увернулись! Тогда я принес, чтобы погубить вас, бомбы в ваш дом и отравленное вино в вашу камеру, — о, я знаю, кто выдал меня, я знаю все, и Маргарита была бы наказана смертью, если бы вы не помешали мне! Ее мать, Габриэль Беланже, пала от моей руки, равно как и принц Камерата! Это я в Фонтенбло нанес ему смертельный удар!
Эндемо с возрастающей яростью и злобой, от которой задыхался, перечислял свои злодеяния; он умолк на мгновение.
— А Хуан, мертвую руку которого ты показывал? — спросил Олимпио.
— Я нанял в Каире двух греков, потому что сам не мог исполнить этого! — вскричал с торжеством Эндемо. — Хуан любил Маргариту, поэтому я принес ей в подарок мертвую руку!
Духовник и свидетели ужаснулись от такого зверства; даже палач, который видел и слышал многих преступников, с удивлением посмотрел на Эндемо, которого он не мог не оценить.
— Вы все слышали признание приговоренного, — сказал Олимпио громким голосом. — Если только возможен справедливый смертный приговор, то топор палача исполнит его теперь!
— Только вы каким-то чудом избежали моих рук, — проговорил преступник и бросился бы в эту
