— Как! — вскричала обрадованная Долорес, между тем как глаза ее заблестели радостью. — Вы мне принесли известие о любимом мною человеке? О, вы мне этим доставите невыразимое счастье!
— На мою долю выпало счастье иметь честь обещать вам приятное известие, но говорить о нем я не имею никакого права.
— Говорите скорее, где могу я видеть того, кто наконец передаст мне так давно желаемую весть с отдаленного поля сражения?
— Благороднейшему дону Агуадо можно позавидовать во всех отношениях; ваша возвышенная любовь трогает меня, сеньора! Но тот, кто желает сам сообщить вам радостное известие, не может, к сожалению, прибыть в ваш отель…
— Вы пугаете меня… Не сам ли это Олимпио? Он ранен, и вы должны предупредить меня?
— Ваше опасение совершенно неосновательно! Есть другая причина, удерживающая вестника! Мне поручено спросить вас, угодно вам завтра вечером услышать в Версале радостное известие? В случае вашего согласия, я буду иметь честь туда вас сопровождать.
— В Версале? Благодарю за ваше любезное предложение, но…
— Но вы не знаете меня, понимаю ваше опасение! Однако предполагаю, что вы не станете колебаться, если я уверю вас, что вы там услышите приятную весть. Кроме того, по дороге в Версаль я осмелюсь сказать вам свое имя.
— Все это так таинственно, что я не знаю, на что решиться, — сказала с сомнением Долорес.
— Не бойтесь ничего — ваш слуга поедет с вами, и я могу вас уверить, что вы нисколько не будете раскаиваться в посещении Версаля.
— Завтра вечером?..
— После полудня я себе позволю пригласить вас в свой экипаж; далее. вы уже предоставьте все мне. В Версале вас будет ожидать карета и доставит во дворец.
— Ваша любезность удивляет меня…
— Вам все будет ясно, когда вы услышите известие о генерале Агуадо.
— Хорошо, я вполне доверяюсь вам! Ваше обещание производит на меня волшебное действие, вы еще сказали, что я могу взять с собой слугу, Валентине.
— Конечно! Вообще все будет, как вам угодно, потому что дело касается только вас.
— Вы возбуждаете мое любопытство.
— Завтра в четыре часа после обеда я буду иметь честь опять сюда явиться, — сказал незнакомец вставая. — Я очень счастлив, что получил ваше согласие! До завтра!
Долорес ответила на любезный поклон незнакомца; она находилась в волнении.
— Что все это значит, — прошептала она, оставшись одна в салоне, — что я услышу? Долорес, ты должна ему довериться, по лицу его видно, что известие радостное и счастливое! Как долги покажутся мне часы… Валентино, — продолжала она, обращаясь к вошедшему слуге, — завтра мы получим в Версале известие о доне Олимпио.
— В Версале! Стало быть, это правительственная депеша, — проговорил Валентино с серьезным видом. — Хотелось бы мне знать, кто этот господин! Он как будто мне знаком, я его где-то видел, но не могу припомнить его имени! Я попробовал расспросить кучера и слугу, но те притворились, будто знают о нем столько же, сколько и мы.
— Вы поедете со мной, так уже решено, Валентино.
— В таком случае, нечего бояться, сеньора, — я прав! Получена тайная депеша, и в ней есть известие о нашем благородном доне, которое и хотят вам передать!
— Я, кажется, не дождусь этого, Валентино!
— Гораздо лучше было бы, если бы мы сегодня же уехали, а то вам, сеньора, придется еще так долго ждать! Меня также мучает любопытство! Дай Бог, чтобы известие было хорошее.
Медленно проходило время. Взволнованная Долорес не спала всю ночь. На восходе солнца старая дуэнья вошла к своей госпоже и застала ее занятой выбором платья. Наконец она выбрала темное шелковое платье; теплая накидка, а на голове испанская мантилья, придававшая ей особенную прелесть, дополняли наряд.
Около четырех часов подкатил экипаж приехавшего за Долорес незнакомца. Валентино сел на козлы, между тем как сеньора вместе с безукоризненно одетым господином заняли места в карете, обитой белой шелковой материей. Лошади тронулись с места и понеслись по дороге к вокзалу.
Незнакомец был в высшей степени внимателен и любезен, но ни слова не сказал о предстоящем свидании, а также о своем имени; Долорес не хотела показаться любопытной.
Достигнув вокзала, Валентино заметил, что вся прислуга низко кланяется незнакомцу и безусловно ему повинуется. В поезде, готовившемся отправиться в Версаль, находился также и императорский вагон, в который незнакомец и ввел сеньору.
Вагон этот состоял из нескольких комнат. Валентино вошел в одну из них, будучи — уверен в необходимости во что бы то ни стало быть поблизости от своей госпожи.
Долорес было неловко в раззолоченном вагоне — ей было непонятно, что все это могло означать; все ей казалось таким странным и таким таинственным, что невольное опасение более и более вкрадывалось в ее душу.
Незнакомец, севший напротив нее, занимал ее разными пустыми разговорами. Взглянув нечаянно на него сбоку, она заметила мелькнувшую на его лице насмешливую улыбку, — не угрожает ли ей измена? Сердце ее сильно забилось, и она уже раскаивалась в том, что согласилась на предложение незнакомца; но потом снова стала говорить себе, что она слишком боязлива, что получит известие об Олимпио и тотчас вернется в Париж.
Версаль находится в трех с половиной милях от Парижа, и потому поезд, миновав Мон-Валерьен, прибыл через полчаса в Версаль. Этот дворец обязан своим значением прихоти Людовика XIV, который сперва жил летом в Сен-Жермен, но потом отказался от него, под тем предлогом, что его беспокоит вид аббатства Сен-Дени, усыпальницы королей, — Людовик XIV не хотел иметь постоянно перед собой напоминание о смерти и потому воздвиг дворец и парк Версаля, употребив на него четыреста миллионов франков; наследники его также полюбили это место.
Все что только может создать искусство и придумать утонченное наслаждение, было сосредоточено здесь.
Щегольский экипаж, ожидавший у вокзала Долорес и незнакомца, привез их и Валентино ко дворцу и остановился во дворе Ла Шанель; слуги бросились открывать дверцы кареты.
Наступил вечер; туман, столь обычный осенью, застилал парк, но еще цвели розы и даже некоторые померанцевые деревья были покрыты белыми душистыми цветами, так что вышедшую из экипажа сеньору окутал великолепнейший аромат.
Незнакомец провел ее через несколько залов; Валентино шел за ними на некотором расстоянии.
Долорес восхищалась картинами и произведениями искусства, украшавшими стены.
— Я обещал вам открыть дорогой свое имя. Мы уже близко к цели, и я готов исполнить свое обещание…
— Вы возбуждаете мое любопытство!
— В таком случае, я государственный казначей Бачиоки и совершенно счастлив, что мог быть вашим кавалером.
— Государственный казначей Бачиоки? — повторила Долорес. — Что же все это значит?..
— Войдите в этот покой, через несколько минут вам будет все известно!
Бачиоки провел Долорес через украшенную золотом и зеркалами галерею Людовика XIV в зал часов, потом открыл дверь в исторически известную комнату Oeil de boeuf и попросил Долорес войти в нее. Такое странное имя (бычий глаз) получила эта круглая комната от находящегося в ней продолговато- круглого окна, через которое проходил в нее свет. Когда-то комната эта была сборным пунктом придворных Людовика XIV и центром всевозможных интриг и сплетен.
В ту самую минуту, как Долорес в нее вступила, в галерее послышалась перебранка, происшедшая между Валентино и находившимися там камердинерами, не хотевшими его пропустить далее…
— Что там происходит? — сказала Долорес, боязливо останавливаясь. — Там оскорбляют моего
