Амара, по обыкновению, долго махала мне вслед. Ведь это был знак ее любви и тоски.
С сильно бьющимся сердцем поспешил я по улицам к низкому дому бедной вдовы. Глаза мои сверкали, руки дрожали от нетерпения, я хотел во что бы то ни стало узнать, обманул ли меня нищий или сказал правду.
Тихо и осторожно отворил я дверь и крадучись приблизился к выходу на балкон. Послышался шепот — сердце мое замерло во мне. Я подошел ближе, не выходя из тени прохода, и увидел Амару в объятиях неизвестного мне соперника, закутанного в черный плащ!
Мной овладело отчаяние. Дрожа всем телом, я стал за ними наблюдать. Я с ужасом увидел, что моя целомудренная невеста, столь заботившаяся о своем добром имени и отсылавшая меня после какого- нибудь часа, проведенного с ней, вполне отдавалась неизвестному соблазнителю. Я видел как он покрывал поцелуями ее губы, шею и дивную грудь!
Рассудок мой помутился, и я в бешенстве бросился к ним. Вмиг очутился я перед изменниками.
Они вскочили, Амара испуганно закричала и спряталась на груди незнакомца. Я выхватил кинжал и с проклятием проколол змею и ее соблазнителя в ту самую минуту, когда они стояли, прижавшись друг к другу. Кинжал глубоко вонзился в спину Амары, а потом с быстротой молнии в грудь соблазнителя. Кровь брызнула из ран. Амара с ужасом и мольбой протянула ко мне руку, но рука тяжело опустилась. Я метко попал! Неизвестный дон пошатнулся, ноги Амары подкосились, и они оба свалились через отверстие решетки, к которому приблизились, отступая от меня. Я послал им вслед проклятие, страшно прозвучавшее в ночной тиши, а волны бурного Гвадалквивира поглотили их навеки!
Старый Мартинец замолчал. Энрика с ужасом закрыла лицо руками. Страшен был рассказ престарелого отшельника, передаваемый глухим голосом.
— Шатаясь, отправился я домой, — продолжал он, наконец. — Жуана еще не спала и поджидала отца и меня. Она испугалась, увидев мое изменившееся лицо; я ничего ей не сказал о страшном событии, удалился в свою комнату, чтобы наедине подумать о последствиях моего кровавого поступка. Но я еще не в состоянии был спокойно взвесить ни моего поступка, ни его последствий.
Жуана напрасно поджидала отца: Мануэль Дорино больше не возвращался домой! Через два дня нашли его на берегу Гвадалквивира, а неподалеку от него тело прелестной Амары. У обоих были глубокие раны.
Тогда только узнал я имя неизвестного соперника. Преследуемый отчаянием и угрызениями совести я бросился с остатками своего имущества к несчастной матери убитой Амары. Мне ничего не надо было для себя, я просил смерти, а деньги свои хотел употребить на добрые дела, облегчая нищету и горькую долю больной вдовы. Без объяснений положил я в комнату несчастной, плачущей матери Амары все небольшое состояние, выпавшее на мою долю. Совершив это, я бежал из Севильи.
Я не смел искать смерти, потому что она была бы слишком легким наказанием за такое страшное преступление. Ведь и в самой могиле не нашел бы я желанного покоя. Я вполне сознавал, что сына, омочившего руки в крови своего отца, ожидают на земле страшные угрызения совести, а в могиле вечные муки. Я раздумывал, не отправиться ли мне к судьям и донести на самого себя, но потом решил, что не им судить такое преступление, которым проклял себя Мартинец Дорино.
Старый отшельник изнемогал. Глаза его закрылись, казалось, он переходил в вечность. Но он еще не все досказал.
— Терзаемый страшными мучениями, метался я с места на место. С мольбой падал я ниц, в пыли, перед изображениями Пресвятой Девы. Но покой и утешение не ниспосылались проклятому грешнику.
Без цели и занятия блуждал я по лесу. Наконец, однажды я порешил отречься от мира и посвятить свою жизнь посту и молитве. Более сорока лет переносил я все лишения, я пламенно молился и каялся… но настоящее спокойствие только тогда померещилось мне, когда Пресвятая Дева ниспослала тебя, дочь моя Энрика, в мое безнадежное одиночество. Твое присутствие для меня — благодеяние, ты низвела мою душу в мир небесный. Теперь тебе все известно, дочь моя Энрика, — молись!
Старый Мартинец с любовью и мольбой устремил на нее свои угасающие взоры, видно было, как он жаждал успокоения.
— А Жуана, ваша сестра? — тихо спросила Энрика.
— Я уже очень давно не получал о ней никаких известий. Лесничий королевы сообщил мне как-то, что Жуана, собрав остатки небольшого капитала, оставшегося после отца, покинула Севилью и вышла замуж за очень хорошего человека. Но и ее преследовали несчастья. Король Фердинанд увидел ее, она понравилась ему. По его приказанию ее похитили от мужа, чтобы удовлетворить его низкие желания. Распаленный гневом, требовавший ее назад Фрацко был сослан в Санта Мадре…
Энрика содрогнулась от страха при этом ужасном имени.
— И там изувечен! Теперь только, после долгих лет, живут они мирно, как мне сказали, вдали от Мадрида в развалинах Теба. У меня только одна просьба к тебе, дочь моя Энрика. Когда я сомкну глаза, отправься к моей сестре Жуане, расскажи ей все и передай ей мое завещание. Ты найдешь его под этим ложем. Проси Жуану и ее мужа молить за мою душу Пресвятую Деву, ты же, дочь моя, оставайся в хижине, пока находишься еще в опасности, и считай, что она принадлежит тебе.
Старый Мартинец замолчал и тихо сжал руку рыдавшей Энрики, присутствие которой принесло ему столько отрады и осветило последние годы его жизни. Она не покидала его, со слезами на глазах следя за беспокойным сном и каждым его движением. С состраданием припоминала она рассказ престарелого отшельника. Ему пришлось пройти через самые ужасные страдания, которые могут постигнуть человека. Терзаемый и гонимый грехом, мучимый угрызениями совести, обманутый и лишенный того, что было всего дороже его сердцу, он сохранил только свою веру. Он удалился от людей, чтобы там сохранить ее в полной чистоте. Отрекшись от мира, он вел в лесу жизнь лишений и покаяния и чувствовал, что Божия благодать снизошла к нему. Энрика, так много перестрадавшая, понимала, что она не могла сравнивать свою судьбу, даже в самые тяжелые минуты, с теми ужасами, которые пришлось перенести отшельнику.
Теперь только поняла она причину грусти старого Мартинеца, теперь узнала она о давящем бремени, тяготевшем над ним.
С наступлением ночи отшельник отошел в вечность, благословив рыдавшую возле него Энрику. Он просил света, как будто страшная тьма окружала предсмертные его минуты. Чтобы уступить настоятельным просьбам умирающего, Энрика и Мария Непардо зажгли глиняные лампы и сосновые факелы, но не об этом свете земли испуганно молил он угасающим голосом: его душа жаждала вечного света милосердия и любви. Внезапно из его уст вырвался возглас изумленного восторга, блаженная улыбка озарила лицо умирающего, словно ему блеснул лучезарный свет прощения Божия.
Энрика и Мария Непардо похоронили его вблизи хижины, украсив его могилу лесными цветами. Здесь должен был вечно покоиться престарелый Мартинец, окруженный густыми кипарисовыми и каштановыми деревьями и осененный спокойствием и тихим миром.
Каждый вечер приходила Энрика молиться на его одинокую могилу. И даже старая Мария, украдкой от Энрики, пробиралась на могилу отшельника и никем не видимая молилась за его душу. Луна роняла свой свет сквозь дрожащие листья, освещая могилу и склоненную над ней старуху.
Энрика еще не исполнила последней воли старого Мартинеца: она должна была покинуть уединение леса, чтобы известить о постигшем несчастии сестру усопшего и передать ей его завещание, которое она нашла, по его указанию, под ложем. Оно состояло из старой книги, в которую Мартинец, на случай смерти, записал повествование о своей жизни, кольца, подаренного ему Амарой, заржавленного кинжала и ящичка с золотыми и серебряными монетами.
Энрика бережно уложила все эти вещи, чтобы передать их Жуане, сестре отшельника, жившей, как ей сказали, в развалинах замка Теба со своим мужем Фрацко. Когда Энрика взяла в руку заржавленный кинжал, она с содроганием вспомнила, что он был обагрен кровью неверной Амары и Мануэля Дорино — какое страшное воспоминание о прошлом старого Мартинеца!
Несколько дней спустя Энрика отправилась к Жуане, чтобы передать ей завещание отшельника. Мария же осталась сторожить хижину.
