защитником Летучей петли и громким приверженцем этого неизвестного дона Рамиро.
— Я очень счастлив, — воскликнул он гордо, — что мне удалось поддержать достойного представителя Летучей петли тогда, когда он преследовал королевского убийцу Мерино, и я бы считал себя еще более счастливым, если бы мог узнать этого дона Рамиро, который покрыт такой загадочной тайной.
Олоцага улыбнулся.
— Мой старый друг, — проговорил он, — все это может еще случиться!
— Скоро ли? Только бы поскорей, — воскликнул контр-адмирал, — чтобы, если можно, иметь с ним еще хоть одно приключение до свадьбы.
— А разве ты думаешь этим шагом прекратить все старые знакомства и предприятия?
— Избави Бог, — пробормотал Топете со смущенной физиономией, — но…
— Ну что ж «но»?
— Но прекрасная Долорес может иметь разные основания удерживать меня, против которых не найдешь возражений.
Олоцага тихо засмеялся.
— Ну, я полагаю, что если ты скажешь ей о представителе Летучей петли, доне Рамиро, она, может быть, все-таки отпустит тебя.
— И мне тоже хотелось бы узнать этого дона, — сознался Серрано, который в течение последних лет сделался серьезен и неразговорчив и редко показывался при дворе, — право, если рано или поздно между кабинетом и Летучей петлей дойдет до серьезного столкновения, чего я боюсь, то я считаю делом решенным, что буду драться за этого дона Рамиро!
— Это было бы ему весьма приятно, тем более что он, как я слышал, доказал вам, что умеет ценить телохранителей королевы, — заметил Олоцага.
Прим в последнее время бывал меньше в кругу своих друзей чем при дворе. Изабелла имела в нем, при бесчисленном множестве дурных и бесполезных советников, одного бескорыстного. Если у него и была какая-либо корыстная цель, то она касалась только ее сердца, а это, скорее, могло ей нравиться.
Обыкновенно каждую осень двор уезжал в великолепную виллу Эскуриал, где королева, с радостью удаляясь от государственных забот, жила в уверенности, что все идет благополучно, потому что вдалеке от Мадрида она не слыхала жалоб.
Дворец Эскуриал со своим великолепным парком, примыкающим к лесу, стоял оазисом в довольно унылой местности на склоне Гуадарамских гор. У самого дворца, между ним и маленьким городком Эскуриалом, находился великолепный монастырь иеронимитов в честь святого Лоренцо. Монастырь этот, образуя огромный четырехугольник, имел вид решетки, в память о том, что святой Лоренцо был изжарен на решетке. Таким образом, королева всегда имела возможность, когда ей вздумается, после всякого рода наслаждений, каяться и молиться.
Так и в этом году двор переселился в Эскуриал, и, как обыкновенно, были посланы маршалам Приму, Серрано, Топете и Олоцаге приглашения сопровождать королеву, так как предполагалось сделать несколько охот в великолепном лесу, в котором лесничими Изабеллы, по ее приказанию, содержались и кормились козы, олени и другие животные.
Через несколько дней после прибытия двора в окруженном парками увеселительном дворце снова раздавались звуки охотничьих рогов, и охотники выводили своры на луг. У опушки леса и собиралось многочисленное изящное общество охотников верхом.
Все толпились на зеленом лугу. Раздавался лай собак, топот лошадей, щелканье курков. Все мужчины были одеты в зеленые костюмы и шляпы, украшенные перьями. Костюм этот особенно шел графу Рейсу. Его неподдельный рыцарский вид, борода и вызывающее выражение блестящих глаз сделали его в последние годы еще красивее, чем когда он представлял собою образ храброго воина, любящего приключения рыцаря, а потому и нечего удивляться, что как в Мадриде, так и везде, где ни показался бы Жуан Прим, сердца прекрасных женщин горячо бились ему навстречу.
Наконец, при громких звуках труб вышла королева с супругом к нетерпеливо ожидающим охотникам. Августейшие супруги ехали верхом на двух совершенно одинаковых серых в яблоках лошадях такой удивительной красоты, какие вряд ли найдутся в другой конюшне.
Маленький, с довольной улыбкой король был одет, как и все остальные придворные мужчины, в зеленое охотничье платье, на котором для отличия сиял большой крест ордена Изабеллы. Крест этот носят только члены испанской королевской фамилии.
На Изабелле была надета длинная зеленая амазонка, туго обхватывающая и обрисовывающая прелестные формы ее гибкого тела. Маленькая шляпа с белым развевающимся страусовым пером кокетливо украшала ее голову. В одной руке она держала хлыстик, а другой красиво и ловко управляла поводьями лошади, которая так гордо и грациозно скакала, точно сознавала, что несет на себе молодую красивую королеву.
Придворные, разделившись на две стороны и кланяясь, открыли дорогу, когда королевская чета проскакала мимо них, любезно раскланиваясь.
Серрано должен был сознаться, что королева сегодня поразительно хороша. Прим не мог досыта наглядеться на соблазнительно прекрасную, ласково улыбающуюся ему королеву. Даже Топете, никогда не соглашавшийся признавать эту красоту, не мог не прошептать рядом с ним ехавшему Олоцаге, что общее мнение о наружности королевы не лишено некоторого основания. Скоро охота разделила охотников: лесничий и загонщик погнали зверей к одному месту, собаки скоро взяли следы сильных оленей и боязливых лосей. Там и сям начали раздаваться выстрелы.
Солнце садилось, когда королева, разговаривая с инфантом Ивикаским, ехала между вековыми деревьями и встретила маршала Прима, уезжавшего вместе со своим товарищем Конхой от шума охоты. Так как Конха в последнее время навлек на себя немилость королевы, а инфант Ивикаский много содействовал тому, что королева доверялась бессовестным министрам, то скоро вышло так, что они вдвоем вступили в горячий спор и приблизились к той местности, откуда шли выстрелы. Королева, разговаривавшая с маршалом Примом, хотела вернуться в парк небольшим объездом.
Прим ехал, отставая на один шаг, так близко к Изабелле, что мог постоянно любоваться на ее хорошенькое личико и прекрасные формы. Он должен был часто извиняться, что на вопросы королевы отвечал совершенно невпопад, и сам время от времени чувствовал, что он говорил глупости, так как его мысли слишком путались от созерцания соблазнительной красоты королевы.
Так ехали они вдвоем, отделившись от охотников и свиты, вдали предававшихся удовольствию охоты, по лесу, на который тень ложилась все темнее и темнее.
Вдруг Изабелла испуганно вскрикнула, и, прежде чем Прим успел узнать причину испуга и прийти на помощь, лошадь королевы поднялась на дыбы, испугавшись чего-то, и королева выпала из седла.
Прим побледнел при виде такого неожиданного несчастья, соскочил с лошади, схватил лошадь королевы за поводья, чтобы она не могла ушибить упавшую, и только тогда увидал перед собою на высоко висящем сучке соседнего дерева красные глаза рыси, сидевшей на нем съежившись и ожидавшей ухода нарушителей ее охоты.
Прим привязал обеих лошадей к дереву за уздечки и нагнулся к королеве. Она лежала без чувств на том месте, где упала.
Ужасный страх овладел маршалом, который был один с лежавшей без чувств и, может быть, раненой королевой. Всегда решительный и никогда не терявший присутствия духа Прим в этих обстоятельствах нашелся не скоро, так как он не был доктором, чтобы определить положение королевы, и не знал, какую помощь следует оказывать женщинам в подобных случаях.
— Ваше величество, — восклицал он в ужасе и страхе, — о, ваше величество, избавьте меня от смертельного страха! Я молю только об одном взгляде, чтобы убедиться, что от этого проклятого падения с вами ничего не случилось!
Прим говорил последние слова с неподдельным отчаянием. Он опустился на колени перед обожаемой женщиной.
Королева не видала и не слыхала его, она неподвижно лежала в его объятиях, и ее всегда поразительно розовые щеки были покрыты смертельной бледностью.
Прим от страха чувствовал на своем лбу капли холодного пота, он не должен был долее
