время у него в доме полиция ждала его возвращения, чтобы схватить преступницу. Незадолго перед тем король Фердинанд VII, любивший палача и нередко нуждавшийся в нем, позволил ему просить себе какой угодно милости, но тогда ему нечего было просить.
Теперь, поздно ночью, он явился вдруг к жестокому, преданному низким страстям монарху, и тот приказал ему выразить свою просьбу.
— Я прошу, чтоб мне позволили казнить женщину, задушившую сегодня своего мужа, не на эшафоте, а где и как мне вздумается!
— Я разрешаю тебе, а какое же ты выберешь наказание?
— Самое страшное, чтоб быть справедливым! Я сегодня ночью собственноручно ослеплю ее!
— Отлично! — воскликнул король. — А кто эта женщина?
— Сестра моя, — мрачно ответил Вермудес. Фердинанд, этот палач на престоле, громко расхохотался, услышав забавную мысль своего собрата.
В ту же ночь, когда ушла полиция, Вермудес приказал слугам отвести Марию Непардо в зловещую комнату, где, упражняясь в своем ремесле, он дал клятву своему отцу без страха и колебания служить правосудию.
Он стоял холодный и неподвижный, точно каратель из другого мира. Пять человек слуг тащили неистово упиравшуюся женщину, и, наконец, остановились с ней в ужасной комнате, которая была ей хорошо знакома.
Вермудес не считал ее более своей сестрой. Женщина, которую тащили слуги в красных рубашках, теперь была для него только Мария Непардо, задушившая своего мужа и заслужившая справедливую казнь.
— Привяжите ее к плахе, лицом кверху! — приказал он твердым голосом.
Слуги с удивлением посмотрели на своего хозяина.
— Что ты хочешь со мной сделать? Сжалься, лютый зверь! — воскликнула преступница, терзаемая смертельным страхом и всеми силами стараясь освободиться из рук ужасных людей. — Неужели ты ударишь по мне топором? Неужели брат мой убьет меня?
Вермудес молчал. Он указал рукой на плаху под лампой, освещавшей все кругом. Слуги повалили Марию Непардо на пол, потащили ее к плахе и вдавили ее шею в глубокий вырез, чтобы привязать ее лицом вверх.
В эту минуту вошел шестой слуга и быстро передал хозяину раскаленное железное орудие.
Ужасный, душераздирающий крик вырвался из груди преступницы. Мария Непардо, которую помощники палача держали своими железными руками, увидела теперь, что с ней хотели делать.
— Злодей, ты будешь выжигать мне глаза? — воскликнула она, терзаемая страхом и ужасом.
Вермудес взял у слуги раскаленное железо и с ледяным хладнокровием подошел к Марии Непардо. Твердой рукой поднял он страшное железо и поднес к ее правому глазу. Раздался ужасный шипящий звук и такой пронзительный, потрясающий душу крик, что даже Вермудес не без волнения услышал его.
Черная окровавленная впадина очутилась на том месте, где только что сиял блестящий светлый глаз. Но страшное наказание совершено еще только наполовину.
Со сверхъестественной силой, приведенная в отчаяние несказанной болью, Мария Непардо вырвалась. Ей удалось разорвать ремень, и она уже хотела высвободиться совсем, делая последнее судорожное усилие, как вдруг раскаленное железо во второй раз поднятое рукой Вермудеса коснулось ее лица.
Горловой крик, какой испускают сумасшедшие в припадке бешенства, крик боли, неистовой злобы и смертельного ужаса раздался в комнате.
Слуги не могли и не должны были более удерживать ослепленную женщину. Она вскочила, забыв, что ее лишили зрения, но через несколько шагов упала, окруженная темнотой, потом снова приподнялась, вытерла кровь с лица и, вскрикнув от боли, испустила страшное проклятие. Шатаясь, вытянув вперед руки, она побежала через двор, за ворота вдоль берега Мансанареса. Тут только она заметила, несмотря на мучительную боль, что глаз не был поврежден. Вермудес дотронулся только до брови и глубоко прожег ее. Мария Непардо, хотя готовая упасть без чувств от страшного мучения, испустила крик радости, когда увидела, что один ее глаз был спасен.
Вермудес, между тем, вышел из страшной комнаты с тем спокойствием духа, которое дается лишь тому, кто исполняет свой долг.
Одноглазая поселилась через некоторое время на острове Мансанареса, почти напротив дома палача, и до стареющего, одинокого Вермудеса часто доносился оттуда ужасный смех.
Мария Непардо нарочно показывала своему брату, что она была жива, что впадина правого ее глаза исцелилась. Она смеялась над ним, потому что он, против своего желания, оставил ей левый глаз.
Прошли десятки лет. Смех замолк. Вермудес был уже старик. Постарела и одноглазая Непардо, сгорбленная пустынница, ожесточившаяся против людей и презиравшая их. Она жила совершенно замкнуто на своем острове, и никто не обращал внимания на ее темные, подозрительные занятия. Когда-то обворожительная, прекрасная Мария превратилась в отвратительную, безобразную старуху, с черным пластырем на пустом глазу. Лицо съежилось от морщин, нос вытянулся вперед, левый глаз коварно и злобно выглядывал из-под глубокого рубца.
Между некоторыми личностями мадридской аристократии одноглазая Непардо получила странное, таинственное прозвище поставщицы ангелов.
Чтобы узнать, откуда произошло это название, перенесемся на остров одноглазой старухи, через темные волны Мансанареса.
На плоском берегу острова, поросшего мелкими кустами, стояла низенькая хижина, грубо выстроенная из кирпича и глины. Дверь хижины была так низка, что нужно было нагибаться, чтобы войти в нее. Дверь отперта, и только через нее проникает свет в неприветливую комнату, где иногда горит тусклая лампа. Старая одноглазая Непардо только что зажигает ее, так как вечерний мрак уже спускается над островом. Темнота благотворно действует на нее, ночь ее любимое время, она подходит к занятиям и делам старухи, называемой поставщицей ангелов.
При слабом красноватом мерцании лампы виднелась бедная постель, на которой лежали маленькие дети, покрытые грязными одеялами.
Их худые тельца, состоявшие только из кожи и костей, беспомощно лежали на вонючем тюфяке. Вообще вся обстановка несчастных питомцев старой Непардо производила удручающее впечатление. Она сама никогда не имела детей и говорила, что вознаграждает себя за это, воспитывая чужих.
Знатные донны посещали одноглазую старуху и поручали ее заботам докучливых свидетелей их увлечений. Они никогда уже не получали назад маленьких, невинных жертв. Они это знали заранее, но каждая из них умоляющим, нежным голосом и горячими словами упрашивала старую Непардо как можно лучше заботиться о ее ребенке и опускала кошелек с червонцами в ловко протянутую руку старой гиены.
Она, очень хорошо понимавшая каждую из своих знатных знакомых, с отвратительной улыбкой на высохшем, безобразном лице, обещала ей неусыпно заботиться о вверенном ей новорожденном, а через несколько времени с печальной миной объявляла донне, пришедшей узнать о здоровье своего ребенка, что Пресвятой Деве было угодно призвать его к себе и увеличить число своих ангелов. Кошелек с золотом снова награждал ее за попечение, тем дело и кончалось.
Правосудие напрасно старалось привлечь старую Непардо к ответственности за такое множество умерших детей, но ее нельзя было обвинить ни в каком преступлении, и поставщица ангелов беспрепятственно продолжала свое выгодное ремесло на острове посреди Мансанареса.
Одноглазая поставила тусклую лампу на очаг своей убогой хижины, устроенный в виде камина возле задней стены. Налево от него спали несчастные дети, назначенные вскоре пополнить число ангелов. Направо лежал матрац, покрытый одеялами, который старуха постаралась поудобнее устроить для себя. Полуразвалившийся стол и несколько соломенных стульев довершали более чем скудную обстановку хижины. Сама она была одета в коричневый плащ поверх короткой грязной юбки, которая, судя по полинявшей шелковой вышивке, была ей подарена какой-нибудь знатной доной.
Она нагнулась, просунула свои тощие, костлявые пальцы в щель подле очага и вынула оттуда
