серьезным лицом, обрамленным седой бородой. Вся его фигура выражает гордость и достоинство.
В то время как сквозь открытые высокие двери слышится шум подъезжающих экипажей, к дону Мигуэлю подходит его сестра, приехавшая еще накануне, чтоб в качестве хозяйки дома принять грандов и их супруг. Франциско также приближается к отцу из глубины комнаты. Лишь дон Жозэ остается в отдалении.
Входят гранды с доннами; по зале проносится шорох их тяжелых шелковых платьев, прикрытых сверху легкими, развевающимися мантильями. На груди и в волосах сверкают дорогие каменья. Гости, хозяин и его домочадцы раскланиваются, мужчины прижимают правую руку к груди во время поклона, дамы долго и низко приседают. Потом гости группируются по степени знакомства и приветствуют друг друга любезными словами и пожатием рук. Дамы идут к мягким стульям с высокими прямыми спинками, мужчины становятся возле колонн.
Расторопные слуги спешат поднести дамам на красиво раскрашенных хрустальных тарелках фрукты и лакомства из разных стран, мужчин же они обносят хересом в сверкающих бокалах. Дон Мигуэль ведет со своими старыми товарищами по военной службе, с генералами Леоном и Борзо, оживленную беседу. Дон Франциско, на котором с удовольствием останавливаются взоры не одной донны, заинтересованный, подходит поближе к ним.
— Позвольте мне сказать откровенно, господа, что наступили благие перемены! — говорил в эту минуту старый дон Серрано. — Подумайте, какого блага дождались мы от королей?! Посмотрим, не пойдут ли дела лучше при королеве! Вспомните Филиппа II, приведшего Испанию на самый край погибели, вспомните Фердинанда, этого короля со зверски жестоким сердцем! Проклятое воспоминание!
— Фердинанду поистине пристало быть между манопами1 на Растро или на улице Толедо, — сказал Борзо. — Горе стране, дон Серрано, где приходится по убеждению соглашаться с такими вещами! Вспомните Риего, который спас королю жизнь, бросившись между ним и угрожавшим ему штыком. Фердинанд отблагодарил его тем, что несколько месяцев спустя велел казнить самой варварской казнью, от которой волосы становятся дыбом. Меня одолевает ужас, когда я вспоминаю об этом!
— Потому я и говорю: воздадим хвалу Пресвятой Деве, что Испания наконец избавлена от короля Фердинанда! — с достоинством произнес дон Мигуэль. — Чего нам можно было ожидать от Карлоса, его брата? Не имели ли мы права думать, что он стал бы продолжателем политики Фердинанда и окончательно предал бы наше прекрасное отечество проклятию? Нет, нет, господа, пусть дон Карлос со своими шайками восстанет против правительницы Марии Кристины, назначенной его братом, пусть даже в этой борьбе и прольется благороднейшая кровь. Зато Мария Кристина, управляя страной при помощи великого полководца Эспартеро, от имени Изабеллы, своей дочери, останется верна словам, сказанным ей народу с балкона мадридского дворца, когда она, после смерти Фердинанда, взяла правление в свои руки, а именно, что «свобода духа и человеческое достоинство снова оживут в Испании!»
— Прекрасные слова, дон Серрано! И свобода духа, и человеческое достоинство — все это давно у нас умерло! Выпьем, господа, — сказал генерал Леон, — за их возвращение и полное восстановление, но однако…
— Ну, говорите, что же вы замолчали?
— Я служу правительнице точно так же, как мой товарищ Борзо, и мы с ним прольем кровь до последней капли за нее! Но Эспартеро, герцог Луханский, соправитель ее — не оправдает возложенных на него надежд!
Дон Мигуэль и Франциско услышали это с удивлением, в их мнении генерал-капитан войска королевы стоял очень высоко.
— Он великий полководец, но вовсе не правитель! — продолжал Леон. — Он гонится за мишурой, за внешним блеском, воюет беспрестанно и воображает, что больше ни о чем не нужно заботиться, что все сделается само собой! Поверьте мне, замок инквизиции, это проклятие Испании, в скором времени опять наполнится народом, духовенство снова захватит власть.
— Мария Кристина не действует заодно с иезуитами!..
— Да духовенство-то будет заодно с ней, хотя его опора и не особенно полезна для нее! — воскликнул с раздражительностью генерал Леон.
— Вы разгорячены, мой друг! — прервал его благоразумный Серрано. — И к тому же Мария Кристина не королева, она лишь регентша, пока молодая Изабелла не достигнет совершеннолетия.
— Королеве всего тринадцать лет, мало ли что может случиться!
— Вы мой друг, дон Леон, и Эспартеро тоже мой друг… вы понимаете, что я этим хочу сказать! До сих пор жаловаться не на что! В последние годы, с тех пор как правит Мария Кристина, мы глотнули воздух свободы и стали свидетелями благих нововведений. Будьте благодарны за это, дон Леон, берите пример с меня, — сказал старый дон Серрано и подал руку генералу, охотно пожелавшему бы еще большей свободы и много других благ.
Из глубины залы то слышался тихий звук арфы, напоминающий любовный шепот, то, заглушая говор грандов, раздавалось дивное, мелодичное бренчание мандолин. Кружились грациозно танцующие пары.
Франциско разговаривал с молодым офицером гвардии доном Олоцагой о битвах, в которых тот участвовал против шаек дона Карлоса, «короля лесов», как его прозвали, о Кабрере, страшном полководце карлистов, и о блестящей военной жизни. Глаза Франциско разгорелись от удовольствия. Гранды чокнулись бокалами за человеческое достоинство и за свободу духа; дон Олоцага и Франциско пили за здоровье молодой королевы, собственноручно надевшей первому на придворном празднике тот орден, который она носила, пили за счастье и за все высокое и прекрасное.
Между тем дон Жозэ стоял один, вдали от общества, безучастный к звукам музыки, мрачной душе которого все высокое и прекрасное было чуждо. Блестящими глазами следил Жозэ за происходящим. Оставаясь незамеченным в зале, увешанной блестящими доспехами, он думал о мести и погибели влюбленных.
Дон Жозэ после обеда заметил прекрасную Энрику в замке, но ловко сумел избежать встречи с ней. Теперь Жозэ, опираясь на колонну, не сводил глаз со своего брата Франциско, который внимательно вслушивался в музыку. Когда тот, наконец, ничего не подозревая, вышел из залы на террасу, иллюминированную разноцветными лампами, а потом исчез в тени цветущих гранатовых и миндальных деревьев, луч торжествующей радости озарил его лицо.
Франциско, сгорая от любви, спешил к Энрике, которую он должен был встретить в этот час в аллее парка. Он хотел еще раз поговорить с ней, прежде чем она вернется из замка в свою хижину, хотел видеть ее, свою прекрасную, верную Энрику, лучшую из женщин!
Под тенью цветущих, душистых деревьев встретились они.
Сердце Энрики билось так тревожно и вместе с тем так радостно каждый раз, когда она видела его, слышала его шепот и заверения горячей любви к ней. Она упивалась каждым его словом и стремилась к возлюбленному всей душой. Ведь она знает, что он говорит правду, она верит ему, как Евангелию, она не боится за будущность, так как знает, что Франциско останется ей вечно верен и когда-нибудь сделает ее своей женой!
Он проводил ее почти до ворот парка. Теперь ему следует возвратиться в залу, а ей в свою хижину. Еще один поцелуй запечатлел он на ее устах.
— Прощай.
— До свиданья! — раздается в парке. Франциско, услышав чьи-то шаги, спешит к террасе
по аллеям парка, а оттуда в блестящую залу, полную звуков музыки.
Энрика хочет выйти из-под тени кустов и деревьев и поскорее достигнуть ворот; вдруг она слышит шаги возле себя, в кустах… но, впрочем, кому же тут быть так поздно ночью? Она, верно, ошиблась.
— Должно быть, ветка упала! — говорит девушка тихонько сама себе и хочет идти дальше.
Тут какой-то мужчина преграждает ей дорогу. Энрика в испуге отшатывается… ледяной холод пронимает ее — это Жозэ!
Она хочет кричать, позвать Франциско, но ей как будто стянули горло, из кустов же выходит и подходит ближе еще чья-то фигура — отец Франциско.
Дон Жозэ с торжествующим видом стоит перед ней — план его удался как нельзя лучше, даже
