города Арль, или Ним, или Авиньон; маленькие города в департаменте Луара. Война не оставила заметного следа на облике города Алжира, который обнаруживал признаки растущего процветания. Здесь можно было выпить хорошего вина, отведать великолепной французской кухни; здесь его обслуживали как в доброе довоенное время: цепочка официантов – вежливых, спокойных, вышколенных, сноровистых, все арабы и говорят на прекрасном французском.
Но существовал и другой Алжир, который Эдуард в первый день или два своего пребывания видел лишь мельком, – Алжир самих арабов: старая Касба, арабский город, построенный на холме. Головоломный лабиринт узеньких крутых улочек и закоулков, жилых домов под плоскими крышами, он был виден из французского города, виден практически из любой части Алжира – человеческий улей, где кишели босоногие ребятишки, а женщины ходили с головы до ног укутанные в черное, закрыв лицо платком или прикусив паранджу, и никогда не поднимали глаз от земли.
В «пограничном» районе между французским городом и Касбой Эдуард улавливал приметы арабского мира. Запахи североафриканской кухни – кус-куса, шафрана, тмина и куркумы; уличные базары, где продавали красители и специи в порошках, палочки сандалового дерева для каждения, кучки хны и измельченного индиго. Он жадно втягивал ароматы; завороженно глядел на выкрашенные хной стопы и ладони женщин и девочек: внимал крикам муэдзина и резким гортанным звукам незнакомого языка – и понимал, как ему казалось, почему Жан-Поль так привязался к Алжиру.
Он заявил, что намерен посмотреть Касбу. Жан-Поль зевнул. Если хочется, это можно устроить. Само собой, следует взять слугу – они умеют отшивать попрошаек, да и, кроме того, одному там ходить не совсем безопасно.
– Иди, если уж так загорелось, – пожал он плечами. – Но береги бумажник. И остерегайся женщин.
Так что первые несколько дней Эдуард осматривал город в одиночестве, если не считать слуги. По вечерам Жан-Поль, как мог, развлекал его, устраивая званые ужины. Ужинали на террасе в увитой виноградом открытой беседке с видом на море. Повар-араб отменно готовил традиционные французские блюда; прислуживали за столом грациозные арабские мальчики в белой форменной одежде, самому старшему на вид было не больше пятнадцати лет. Приглашались исключительно французы, в основном владельцы виноградников. Некоторые имели, подобно Жан-Полю, опыт армейской службы или были родом из семей военных. Их нарядные жены изысканно одевались – куда лучше, чем большинство парижанок после войны. Они сверкали драгоценностями и утомляли разговорами. Эдуард находил их чудовищно скучными и до смешного ограниченными.
Женщины могли с азартом обсуждать последний нашумевший в Париже роман, творческую политику «Комеди Франсез», известных актеров, писателей, музыкантов, политических деятелей, художников. Из своего далека они взирали на них с чувством легкого превосходства. Общее мнение было вполне ясно: с Францией покончено; с Европой покончено: здесь жизнь лучше.
Эдуард прислушивался, и ему не нравилось то, что он слышал. Теперь он понимал, что был наивен. Он возвращался в арабский город и воспринимал бедность уже не как нечто красочное, но как следствие процветания французов в этой колонии. Это его злило. Самодовольство Жан-Поля и его приятелей злило Эдуарда еще больше. Он отмалчивался: не имело смысла спорить с Жан-Полем о государственной политике. Вместо этого, когда миновала неделя, а они с Жан-Полем всего раз ненадолго выбрались на виноградники барона, где осмотрели в лучшем случае одну восьмую обширных земель, Эдуард решил перейти к тому, из- за чего приехал. Он взял быка за рога и атаковал Жан-Поля, когда тот вышел из спальни около одиннадцати утра.
– Ну пожалуйста, Жан-Поль, не могли бы мы сейчас посидеть над цифровыми показателями деятельности компании? Обсудить мои планы?
Жан-Поль вздохнул и вытянулся в плетеном кресле.
– Ладно уж, братик. Но за pastis[6] мне лучше думается. Так они просидели на террасе два часа. Говорил один Эдуард. Он представил гору бумаг; он округлял цифры, чтобы упростить расчеты; он все переводил во франки, поскольку Жан-Поль безнадежно запутался в валютных курсах.
Жан-Поль пропустил три аперитива и курил
– Ты и вправду не хочешь попробовать? – спросил он, протянув Эдуарду серебряную шкатулку с самодельными сигаретами, набитыми смесью
– Спасибо, нет.
– Это хорошо снимает напряжение.
– Жан-Поль…
– Ну ладно, ладно. Пока что, по-моему, я слежу за ходом твоих рассуждений. Продолжай.
За ленчем Эдуард продолжал развивать свои мысли. Он заметил, что аперитивы, вино и киф возымели действие Глаза у Жан-Поля порозовели и остекленели; сам он раскраснелся; его безукоризненный белый костюм принял помятый вид. Эдуард понимал, что напрасно тратит время, но не мог остановиться. Все это так важно; он проделал столько работы; он обязан втолковать Жан-Полю.
После ленча они выпили крепкого арабского кофе. Жан-Поль откинулся на шелковые подушки и закрыл глаза.
– Жан-Поль! – Эдуард даже охрип от отчаяния – Как же ты не можешь понять? Это же ради отца. Он создал все это своими руками. Конечно, он начинал не на пустом месте, но империю возвел он. Тут столько возможностей. Жан-Поль, мы ведь можем продолжать за него. Он на это жизнь положил. Не можем же мы допустить, чтобы все его труды сгинули втуне.
Жан-Поль поднял веки, и Эдуард оглянулся. Пока он говорил, служанка-арабка незаметно вошла в комнату и, потупившись, застыла у дверей.
– Час для сиесты, – сказал Жан-Поль, с трудом поднимаясь. Они глянули друг другу в глаза. Жан- Полю потребовалось для этого некоторое усилие, Эдуард же признал то, чего старался не замечать все эти дни: его брат отяжелел. Он растолстел, раздался в талии; цвет лица у него приобрел красноватый оттенок; он все еще был красив, но его черты загрубели. Раньше линия челюсти и скул была у него четко очерчена, теперь щеки висели. Эдуард смотрел на него, и ему хотелось плакать.
– После ленча мне нужно отдыхать, – с вызовом заявил Жан-Поль. – Тут у нас такой климат. Жара проклятущая. Вечером соберусь с мыслями, тогда будет прохладней…
Он бросил взгляд на арабку, которая все так же стояла в дверях, опустив голову, усмехнулся и подмигнул Эдуарду:
– Трахнуться и поспать. – Он говорил на английском, видимо, не хотел, чтобы женщина поняла, но Эдуарда это почему-то взбесило. – После этого буду в норме. Тогда и поговорим. Вечером. Честное слово. Я очень тебе благодарен, Эдуард. Я же понимаю, как ты поработал…
Вечером они поговорили. Эдуард заставил. Он усадил брата в кресло с прямой спинкой и заявил:
– Никаких аперитивов. Никакого вина. Никакого
– Сдаюсь, сдаюсь, – Жан-Поль покорно воздел руки. – И не нужно метать икру. Кто у нас всегда был горяч и нетерпелив, так это ты. Я просто не поспеваю за тобой, в этом все дело. Так что объясни-ка мне все по новой и не спеши.
Эдуард объяснил. Когда он закончил свои страстные речи, Жан-Поль встал:
– Хорошо. Прекрасно. О'кей.
– Что значит – «прекрасно», «о'кей»?
– А то, что приступай. – Жан-Поль обнял его за плечи. – Я не смогу, ты и сам должен был понять. Я даже не знаю, с чего начать. Вот ты всем и займешься. Сделаешь все, о чем говорил. Я на тебя полагаюсь. Не сомневаюсь, что ты кругом прав. Ты всегда был умнее. Ты только скажи, что мне нужно подписать, – переводи на себя все, что можно, и приступай. Договорились, братик?
