мрачное направление, он забеспокоился. Так хотелось купить Хелен что-нибудь потрясающее, но голос матери все время шептал: «Нет, в данной ситуации это не дарят». Льюис более или менее уверенно покупал одежду только для самого себя, во всех остальных случаях он привык сомневаться в собственном вкусе – слишком уж часто в прежние годы родители высмеивали его выбор. С чувством стыда вспоминал он подарки, которые дарил матери в детстве: неделями копил деньги, потом совершал покупку, ужасно волнуясь. Один раз это была фарфоровая ярко раскрашенная собака, другой раз – браслет с позолоченными колокольчиками. «Спасибо, Льюис, очень мило», – говорила мать, после чего собака навеки исчезала в недрах какого-нибудь шкафа, а браслет так ни разу и не был надет.
Даже сейчас, на Виа Кондотти, Льюис вспыхнул от этого воспоминания, хотя прошло шестнадцать лет. Он был близок к панике. Книгу? Нет, это чересчур безлично. Цветы? Мало. Духи? Кажется, Хелен никогда ими не пользовалась. Может, она их вообще не любит.
В конце концов Синклер отправился в кожгалантерейный магазин «Гуччи», решив купить подарок, от которого, по крайней мере, будет польза. Если Хелен согласится отправиться с ним в путешествие. После длительных терзаний он выбрал дорожную сумку – невероятно дорогую, темно-бордовую, из крокодиловой кожи. Вид у сумки был прямо-таки сногсшибательный; Льюис не сомневался, что его матери она не понравилась бы. Но он ведь купил подарок не для матери, а для Хелен, напомнил себе Синклер.
Все больше волнуясь, он спросил у продавца, можно ли сделать на сумке монограмму. Да, ответили ему. но это займет несколько часов. Льюис снова заколебался, потом все-таки решился. Две буквы: «X. К.». Доставить сумку он велел во дворец княгини.
Услышав это имя, чопорный продавец растаял и сделался невероятно обходительным. На улицу Синклер вышел, сияя от счастья. В дверях он столкнулся с входящим мужчиной в черном костюме и кинул на него сердитый взгляд. Какая-то важная шишка, судя по тому, как бросились ему навстречу сразу два продавца. Незнакомец коротко извинился по-итальянски; Льюис мельком на него оглянулся и тут же забыл об этом маленьком инциденте.
Он сел в такси, чтобы ехать на другой берег, в Трастевере, и угодил в жуткое столпотворение – типичную римскую пробку, когда все орут и сигналят. К дому, где шли съемки, Синклер добрался уже после полудня. Обычно в это время Тэд устраивал часовой перерыв, и Льюис надеялся пообедать с ним и Хелен.
Он велел таксисту свернуть на площадь Святой Марии а дальше пошел пешком по узким переулкам, весело насвистывая. Когда Льюис вошел в подъезд, он увидел ассистента Тэда, высокого флегматичного француза Фабиана, топтавшегося у подножия лестницы.
Льюис посмотрел на кабели, тянущиеся по ступеням вверх к запертой двери.
– Привет, – лениво улыбнулся Фабиан и преградил путь.
– Разрешите, – произнес Льюис, делая шаг вперед.
– Увы. Там закрыто. И не велено никого пускать.
– Ко мне это не относится.
– Это относится ко всем, Льюис, – дружелюбно откликнулся ассистент. – Извините.
Синклер заколебался. Взглянул на часы, снова на Фабиана. Его вдруг кольнула тревога. Тэд и раньше не очень приветствовал его присутствие на съемках, но все же никогда не запирал перед ним дверь.
– А разве обеденного перерыва не будет? Чем они там занимаются?
Фабиан пожал плечами.
– Последний кадр. Там Тэд, Виктор и Хелен. Больше никого. Скоро, наверно, закончат, и тогда уже совсем все.
Синклер нахмурился. Он помнил, что картина начинается с крупного плана лица Хелен. Так же она должна закончиться. К сожалению, его сведения обо всем, что происходило между двумя этими кадрами, были весьма обрывочны. Последняя сцена шла после эпизода с убийством; Хелен должна была лежать в кровати, одна.
Он прислушался. Сверху доносился неразборчивый голос Тэда. Льюис оттолкнул ассистента и быстро взбежал по лестнице. Дверь оказалась заперта, а при звуке приближающихся шагов Тэд сразу замолчал.
Синклер яростно подергал за ручку. Изнутри послышался знакомый скрипучий смешок, потом шаги.
– Льюис, ты? – спросил Тэд. – Катись к черту.
Синклер свирепо уставился себе под ноги. Ему хотелось разнести в щепки эту дверь своим плечом атлета или хотя бы лягнуть ее ногой. Однако по некотором размышлении он решил, что этим уронит свое достоинство. На такое вообще не следовало отвечать, поэтому Льюис без единого слова спустился вниз.
Фабиан бросил на него фаталистический взгляд и очень по-галльски пожал плечами.
– Передать что-нибудь Тэду, когда он выйдет?
– Безусловно. Скажите ему, что я ушел надраться.
– Bien sur[42], – зевнул ассистент.
– Вернусь через час.
На лице Фабиана выразилось сомнение.
– За час он вряд ли управится.
– Это еще почему? – воинственно наскочил на него Льюис. – Ведь это всего лишь один короткий кадр. Сколько же времени можно его снимать?
– Откуда мне знать? – отрешенно улыбнулся ассистент.
– Она что там, голая? Он заставил ее раздеться?
Фабиан медленно опустил веки.
– Льюис, дружище, я не имею ни малейшего представления, клянусь. Но если так оно и есть, то Тэду здорово повезло, а?
Синклер отвернулся. Его буквально трясло от какого-то неистового чувства, которое он и сам затруднился бы назвать. Он прошел переулком до площади и свернул в первый попавшийся бар.
От первого же стакана ему полегчало; от второго стало еще лучше; третий пить уже не следовало, а четвертый и вовсе был лишний.
Это была маленькая забегаловка, где выпивал рабочий люд из местных. Льюис тупо смотрел на деревянную поверхность ненакрытого стола и слушал, как щелкают шарики в игральных автоматах. Где-то над стойкой телевизор кричал по-итальянски что-то про футбол. В другом мире, на другой планете некая команда сражалась с мадридским «Реалом».
Синклер низко опустил голову. Перед его глазами был мокрый кружок от стакана. Мысли путались, налезали одна на другую. Льюис пытался понять, что его терзает – неудовлетворенная похоть, ревность, обида или любовь. И кто объект этой страсти?
Наверное, Хелен. Скорее всего Хелен. Он был почти в этом уверен.
А может, и Тэд.
Они встретились случайно, и тот случай изменил всю жизнь Льюиса. Иногда ему казалось, что он искал Тэда долгие годы.
Это был паршивый период – то время Синклер предпочитал не вспоминать. Он бросил Гарвард, сбежал из Бостона, всласть навеселился и вдруг отчего-то стал испытывать тревогу. Он уже не очень ясно помнил почему. Возможно, просто заметил, что лица на вечеринках становились все моложе, а сам он выглядел старше и старше. А может, была и еще какая-то причина.
Так или иначе, но Синклер вдруг почувствовал, что пора перестать болтаться по миру, надо что-то делать со своей жизнью. В самые мрачные моменты он сомневался, способен ли хоть на что-нибудь. Но случались и припадки эйфории, когда Льюис твердо верил, что где-нибудь, когда-нибудь непременно добьется побед. Ему представлялось, как он, блудный сын, возвращается в Бостон триумфатором. Только вот не ясно было, в какой области будут триумфы.
Мать всегда отдавала предпочтение политике и неоднократно намекала сыну о своих надеждах. Большое впечатление на нее произвела фантастическая карьера Джона Кеннеди. И намеки стали более откровенными. По мнению Эмили Синклер, Кеннеди были семейством выскочек, к тому же еще ирландцами
