смуглую руку. Такой чести удостаивались очень немногие, зато удостоенные могли смело посещать самые подозрительные городские притоны, где авторитет Лаврентия, имевшего еще одну кличку — Гочкис, — был непререкаем.
Вскоре квартира наполнилась самой разношерстной публикой, покуда старавшейся держаться подчеркнуто сдержанно. Кто-то готовил холодные закуски, кто-то финкой вскрывал консервные банки, кто- то расставлял посуду — видавшие виды пластмассовые тарелки одноразового пользования, майонезные баночки и наскоро выструганные из березовой ветки двузубые вилки. Гостей было столько, что они разместились во всех комнатах, кроме туалета, естественно. Кто-то сидел на кроватях, кто-то на подоконниках, но основная масса — прямо на полу. Единственный табурет достался одноногой Клавке Метле.
Последним на правах свадебного генерала явился участковый Дрозд, мент новой формации, в перерывах между облавами занимавшийся гимнастикой цигун и имевший свою страничку в Интернете. Официально Дрозд находился в отгуле, что не помешало ему проверить документы у целого ряда присутствующих и разъяснить числившемуся в розыске Осе Кентавру все преимущества явки с повинной.
— Ага, скоро явлюсь, — пообещал Ося. — Только грыжу вырежу и зубы вставлю.
Это, по-видимому, была шутка, потому что некоторые заулыбались.
С собой Дрозд (в отличие от остальной шушеры, знавший и биографию Синякова, и истинную цель его срочной поездки) привел шамана — молодого парня вполне европейской наружности, одетого безо всяких претензий, если не считать пестрой ленточки, стягивавшей его волосы. Да и шаманские курсы, как выяснилось, он окончил в городе Сан-Диего, штат Калифорния, хотя потом с год практиковался на Чукотке.
Свой бубен он до поры до времени хранил в плоской картонной коробке от кухонной вытяжки «Мулинекс».
Поскольку нестойкие личности в дальних комнатах уже начали празднование, Стрекопытов поспешил выступить с официальным заявлением.
— Тише, убогие! — рявкнул он. — Потом будете глотки драть! Слушайте сюда! А ты, лярва, вообще заткнись! — это относилось к чересчур расшалившейся Метле. — Суньте ей в пасть что-нибудь! Ну хотя бы кусок колбасы… Все стихли? Слава богу! Тогда прошу выпить эти бокалы, — он поднял свою майонезную баночку до уровня глаз, — за моего приятеля Федю Синякова, человека честного и тихого…
— Мастера спорта по футболу и самбо, неоднократного призера всесоюзных и республиканских первенств, члена сборной страны, — вставил Дрозд.
— И красавца мужчину! — вякнула Метла, сумевшая к этому времени прожевать свой колбасный кляп.
Стрекопытов, очень не любивший, когда его перебивают, скривился, однако здравицу все же продолжил:
— …Который в связи с семейными обстоятельствами вынужден нас сегодня покинуть и которому мы от всей души желаем удачи!
Выпили все, кроме Дрозда и шамана. О причинах воздержания первого осведомиться никто не посмел, зато второй охотно объяснил, что спиртное несовместимо с теми снадобьями, которые он вынужден будет принять, чтобы ввести себя в соответствующее состояние.
— Знаем мы это снадобье, — съязвил кто-то в углу. — Мухоморы сушеные…
Затем слово взял сидевший по левую руку от Синякова Лаврентий Карабах. Его тост, долгий и витиеватый, содержал скрытую угрозу всем тем, кто мешает жить хорошим людям. Призвав высшие силы лишить этих подлецов хлеба, вина и мужской силы, он обратился непосредственно к виновнику торжества:
— Возвращайся, дорогой, с победой. Я назначу тебя своим личным тренером.
— По футболу или по самбо? — осведомился уже чуть захмелевший Синяков.
— Зачем? — покосился на него Лаврентий. — Я только в нарды играть умею. Будешь за мной доску носить. Зарплатой не обижу.
После этого он покровительственно похлопал Синякова по плечу, что в понимании большинства из присутствующих значило ничуть не меньше, чем вручение ордена «Знак Почета».
Не выпить за это было просто нельзя. Дальнейшие тосты произносились строго по порядку — слева направо, по часовой стрелке. С каждой опорожненной рюмкой они становились все более невнятными, поскольку народ в основном подобрался слабый, давно отпивший и мозги, и печень. Некоторое разнообразие внесла лишь Клавка Метла.
— Хочу станцевать с чемпионом! — заорала она, задирая свой протез, в сексуальном плане выглядевший куда более привлекательно, чем настоящая нога. — Музыку!
— Музыку мы тебе чуть попозже закажем, — пообещал Стрекопытов, уже усевшийся на корточки. — Похоронный марш.
Как водится, повод, по которому было организовано застолье, вскоре забылся, и каждый принялся веселиться кто во что горазд. От ссор и рукоприкладства непутевых гостей удерживало только присутствие участкового да решительные действия Стрекопытова, подавлявшего любой конфликт еще в зародыше.
Синяков, впервые за долгое время обласканный человеческим вниманием — пусть даже показным, — был растроган до такой степени, что забыл о собственной беде. Гости, по многим из которых веревка плакала, стали казаться ему сплошь милыми, отзывчивыми и симпатичными людьми. Он поборолся на руках с Обрезком, станцевал с Метлой какой-то дикий танец, выпил на брудершафт с Кентавром и отведал фирменного салата Селитры прямо из ее рук.
Внезапно кто-то тронул Синякова за плечо — мягко, но требовательно. Пришлось обернуться. У него за спиной стоял Дрозд и выражение лица имел самое серьезное.
— Пройдемте.
В устах Дрозда это сакраментальное милицейское словечко звучало столь убедительно, что ему, наверное, подчинился бы любой из присутствующих, не говоря уже о законопослушном Синякове.
Кухня была очищена от посторонних. На газовой плите калилась чугунная сковородка. Окно было почему-то занавешено драным байковым одеялом, что создавало отрадный для глаз полумрак.
Молодой шаман возился с бубном — прикладывал его к уху и тихонько встряхивал.
— Ну как? — деловито поинтересовался Дрозд.
— Отсырел слегка, — ответил шаман, встряхнув бубен чуть посильнее. — Голос будет не тот… Но, я думаю, ничего страшного нет…
Судя по бледному лицу и отрешенному взору, он уже принял все положенные снадобья и вот-вот должен был погрузиться в другую реальность, где правят бал грозные и могучие духи и откуда обычный мир кажется лишь забавной иллюзией.
Продолжая помахивать бубном, шаман бросил на сковородку щепотку какого-то порошка. К потолку взвился синеватый дымок, и сразу запахло, но отнюдь не елеем и ладаном, а скорее серой.
Когда дым иссяк (зловоние преисподней от этого ничуть не уменьшилось, а даже усилилось), шаман схватил раскаленную сковороду и стал тщательно вылизывать ее языком. Синяков инстинктивно дернулся, желая помешать этому самоистязанию, но Дрозд удержал его на месте.
— Он так себя проверяет, — шепотом объяснил участковый. — Дошел ли до нужной кондиции…
Шаман, видимо, удовлетворенный результатами своего варварского эксперимента, закрыл глаза и ударил в бубен колотушкой, сделанной из лисьей лапы. Звук получился таким мощным и таким зловещим, что в соседней комнате сразу смолкла пьяная болтовня.
— Владыки небес и владыки преисподней, я призываю вас на помощь, — произнес шаман глухим, сразу изменившимся голосом. — Придите духи, сторожащие, сторожащие сонмы звезд. Придите сюда духи пасущие, пасущие стада мрака. Пусть смилуются надо мной те, кто носит плащи из облаков, и те, кто шьет одежду из кожи мертвецов. Я давно заключил со всеми вами союз и не нарушал его даже в помыслах. Не я ли кормил вас своим мясом? Не я ли поил вас своей кровью? Не я ли отдавал свою душу в ваше пользование? Пришло время и вам позаботиться обо мне. Ведь без вашей силы и без вашего заступничества я всего лишь ни на что не годный ком грязи.
Как бы в подтверждение этих проникновенных слов вновь загудел бубен. И хотя сам посредник
