Ко времени, назначенному для начала состязаний, от печенежского гуляй-города осталось немного: кибитка самого Ильдея, да еще огромная — в несколько квадратных верст — язва, пятнавшая нежно- зеленую шкуру девственной степи (впрочем, целиком обозреть ее могли разве что небожители).
Основные силы степняков, не дожидаясь исхода поединка, двинулись дальше к Днепру. Невольно напрашивалась мысль, что хан затеял состязания без особой цели, а единственно дабы развеять дорожную скуку. От этих предчувствий богатыри еще более закручинились.
— С соизволения духов земли, воды и неба — начнем! — изрек Ильдей, настроенный куда более благодушно, чем накануне. — Ответь мне, Добрыня Никитич, во что забавы ради играют киевляне?
— Много во что, — богатырь отвечал предельно осторожно, все время ожидая подвоха. — В горелки, в шары, в зернь, в кости, в бабки, в пристенок, в свайку, в отгадыши.
— А в тавлеи играют?
— Смотря в какие. Есть тавлеи индийские, чатурангой называемые. Есть аравитянские — шатрандж. Правила у них разные, а фигуры одинаковые — пехотинцы, конники, слоны, ладьи да царь с царицей. Эти игры даже холопам доступны. А вот недавно из Франкского королевства другую забаву завезли — шахматы. С ней до конца еще не разобрались. Но, по всему видать, что игра сложнейшая и интереснейшая.
— Нет, я про другие тавлеи говорю, которые попроще. Вместо фигурок там точеные кружочки. Двигать их можно только вперед, а бить в любую сторону.
— Так это ты о шашках речь ведешь, великий хан! — Добрыня понимающе кивнул. — Знаем мы такую игру. Да только вот беда — все толковые игроки в Киеве остались. А мы, убогие, все больше зернью увлекаемся.
— Однако сегодня кому-то из вас придется играть в шашки… Я со своей стороны выставляю мудрого Кюскелая, меня самого этой игре обучившего.
Из толпы ханских приближенных появился едва передвигающий ноги старец, с дряблого подбородка которого свисало несколько длинных седых волосков. На вытянутых руках он нес роскошную, инкрустированную перламутром игральную доску с заранее расставленными шашками. Белые были выточены из слоновой кости, а черные — из драгоценного турмалина.
— Почту за честь сыграть со столь почтенным человеком. — Добрыня довольно небрежно кивнул приближающемуся старцу, но тот не ответил: то ли зрением был слаб, то ли боялся рассыпать шашки.
— Э, нет! — решительно возразил Ильдей. — Ты забыл наш уговор. Три разных состязания — три разных участника. А тебя, славный витязь, мы оставим напоследок.
Добрыня отошел в сторонку и созвал своих спутников на совет. Сразу выяснилось, что о шашках никто из них не имеет ни малейшего представления, даже Никон, прибывший из культурного города Царьграда.
— Тем не менее играть придется тебе. — Добрыня прихватил рясу на груди монаха в кулак. — И попробуй только вякнуть, что какой-то святитель это запрещает. Я тогда тебя заново окрещу, но не распятием, а дрыном. Доску шашечную видишь? Туда, ублюдок, смотри! На ней клетки. Белых не касайся, а по черным будешь шашки двигать. Как? Это я тебе сейчас растолкую. Латинскую азбуку не забыл? Пометь у себя в уме горизонтальные полосы латинскими буквами — а, бе, це и так далее. Вертикальные пометь числами, начиная с единицы. Нижняя левая клетка на доске будет «а-один». Противоположная ей по косой линии — «ха-восемь». Если я тебе скажу: «а-три» на «б-четыре» — так и двигай. Понял?
— Понял, — дрожащим голосом ответил черноризец. — А хан против подсказок возражать не будет?
— Сомневаюсь, что он знает латинскую грамоту. Да и числа я буду называть тоже по-латински. Запомни главное — твое дело двигать шашки. И ничего больше. Никаких чувств. Даже если на доске останется одна — единственная шашка.
И вот шашечная партия, ставкой в которой был — ни больше ни меньше — стольный город Киев, началась.
Старец двигал шашки специальной сандаловой палочкой, а Никон — собственной дланью, на которой сохранились следы вчерашнего ужина и сегодняшнего завтрака.
Лучшие места возле игроков достались, конечно же, Ильдею и Добрыне. В затылок им дышали зеваки из ханского окружения. Сам Ильдей напустил на себя царственную важность, а Добрыня все время что-то бормотал.
С первых же ходов начался разгром Никона. Под одобрительные возгласы степняков его шашки одна за другой исчезали с доски. Вскоре наступил трагический момент, когда одна белая шашка осталась против пяти черных. Право хода — несомненно, последнего — принадлежало Никону. И он сделал его, последовательно обойдя все шашки соперника и попутно оказавшись в доведях [53].
В стане печенегов настало тяжкое недоумение. Старец замер, вытянув вперед худую шею, словно заранее подставляя ее под секиру.
Недобрую тишину первым нарушил Добрыня:
— У нас так говорят: не везет в игре, повезет в любви. Уверен, что почтенного Кюскелая ожидает сегодня встреча с красавицей, благоволящей ему.
— С плетью его встреча ожидает! — бесцеремонно отпихнув старца, Ильдей сам присел к доске. — Одна игра не игра. Одна победа не выигрыш. У нас так говорят. Теперь я играю белыми.
Вторая партия разительно отличалась от первой, хотя закончилась с тем же результатом. На сей раз Никон, направляемый подсказками Добрыни, не давал сопернику никаких поблажек, и в десять ходов очистил доску.
Ильдей, оставшийся, как говорится, при пиковом интересе, свирепо огляделся вокруг, по обычаю всех самодержцев ища виноватого в собственной оплошности.
— А что это ты такое бормотал все время? — напустился он на Добрыню. — Порчу на меня наводил?
— Великий хан, я всего лишь молил своих богов об удаче, — смиренно ответил Добрыня. — Ведь ни на какую иную помощь мы не смеем надеяться.
— Можешь радоваться! Дошли твои молитвы куда следует. — Хан отпихнул от себя доску, да так резко, что шашки разлетелись во все стороны. — Никогда больше не сяду за эту глупую игру! Свою собственную придумаю. Чтобы в ней сразу и шашки и кости были. И умение, и удача. Нардами назову. В честь духов благоприятного случая. Русских учить не буду. Они плохие люди. Нечестно играют.
— Куда уж там! — буркнул Сухман. — У вас только тот игрок честным слывет, который печенегам проигрывает. А про новую игру не беспокойся. Мы ее шутя освоим и ради шутки мандавошкой наречем.
Добрыня между тем с задумчивым видом промурлыкал свежесочиненный куплет героической песни — хоть и не громко, но внятно:
