взаимоотношения державы нашей и ее славной правительницы Екатерины Алексеевны, то бишь Софьи Фредерики Августы Ангальт-Цербстской.
— Эва, вспомнил… Ладно, читай, — смилостивилась Екатерина. — Только учти, хоть одно неприличное слово ввернешь — я уши заткну.
Тяжко вздыхало холодное море, поскрипывал бот, шумел ветер, хлопали паруса, и на фоне этой унылой какофонии голос Баркова звучал едва ли не соловьиной трелью:
На следующий день Барков опять был в Петербурге, наспех подкрепился жидкими щами и отправился на лихаче по тайным квартирам, где проживали его наемные агенты. За последнее время число их заметно поубавилось, и пришлось срочно вербовать новых, благо что при общем росте цен стоимость человеческой жизни заметно упала.
Все агенты, как ветераны, так и неофиты, получили предельно точные инструкции и средства для их исполнения.
По пути Барков заглянул и на Миллионную, но в бывшей греческой кофейне как на грех располагались теперь прислужники железного Тадеуша, пока еще вовсю упивавшегося своею недолгой властью. Хозяина кофейни, по слухам, уличили в связях с балканскими монархистами, призывавшими на престол Потемкина, а все буфетчики состояли в Первом народном полку имени тираноборца Брута. Можно было о легко представить себе боеспособность этой воинской части, где капитанами служили трактирщики, а капралами — кухмейстеры.
В гостиницу Барков явился довольно поздно, но его там, оказывается, ждали, что стало ясно из многозначительного покашливания швейцара.
Правительственных ярыжек он не опасался — все бумаги были в порядке, и не только фальшивые, но и подлинные, выправленные в канцелярии Новикова, — однако на всякий случай взвел курок пистолета, гревшегося за пазухой.
Мельком подметив, что гость выбрал для ожидания весьма удачную позицию — в дальнем углу, под фикусом, рядом с черным ходом, — Барков громко осведомился:
— Кто здесь спрашивал Ивана Семеновича Баркова?
В ответ из-под фикуса раздался знакомый невозмутимый голос:
— Прости, что беспокою тебя. Имеешь для меня пару свободных минуток?
— Легок на помине, брат Михайло, — обрадовался Барков. — Прошу ко мне в номер.
Единственный стул, полагавшийся гостиничному жильцу. Барков уступил Крюкову, а сам поместился на койке, под которой хранилась не только вся его касса, но и смертоубийственное создание лейб-механика Кулибина, по вине которого (создания, а не Кулибина) в комнатке пахло оружейной смазкой и пороховой гарью.
— Позволь изложить суть дела, которое привело меня сюда, — сказал Крюков.
— Излагай.
— Так случилось, что родной город встретил меня ничуть не лучше, чем Москва. Посему нуждаюсь в средствах.
— Я тебе их прежде чистосердечно предлагал и нынче не откажу.
— Беда в том, что я поклялся покойной матушке не брать у посторонних людей в долг, а тем паче безвозмездно. Это одно из немногих жизненных правил, пренебречь которыми для меня невозможно.
— Тогда заработай эти деньги. Что тут зря голову ломать!
— Именно такое предложение я и хотел тебе сделать. Да только в камердинеры не гожусь, а кучер из меня, сам знаешь, неважный. Давай лучше в картишки перебросимся.
— Почему бы и нет? — Ситуация уже начала забавлять Баркова. — Только как ты собираешься играть без денег?
— Залог поставлю.
— Дядюшкино поместье в Тамбовской губернии? Али собственную душу?
— А ты душу в залог примешь? — сразу оживился Крюков.
— Принял бы по старой дружбе, да не берусь с лукавым соперничать. Души мы касаться не станем.
— Тогда на мое тело сыграем, — предложил Крюков и, видя недоумение Баркова, пояснил: — Не на все сразу, конечно, а на отдельные члены.
— И как ты прикажешь, к примеру, с твоей рукой поступить, ежели я ее выиграю? Отрубить?
— Распоряжаться ею будешь, как собственной, — ответил Крюков.
— Собственной я в носу ковыряю.
— И моей сможешь ковырять, — молвил Крюков на полном серьезе. — Но лучше ее как-то иначе использовать. Застрелить кого следует. Зарезать. Отколотить, на худой конец.
— С руками понятно. А ноги на что могут сгодиться?
— Ноги для посылок.
— Не лучше ли тогда сразу голову выиграть? — поинтересовался Барков. — Она ведь всем заправляет.
— Увы, но основные части моего тела голове подчиняются далеко не всегда, — честно признался Крюков. — Отсюда и все мои несчастья… А голова сама по сeбе умеет браниться, давать советы, петь песни. Бритву на ней можно испытывать. Согласись, это немало.
— Соглашаюсь. Руки, ногу и голову мы уже обсудили. Тему детородного органа пока опустим, хотя он ничуть не дешевле головы. Какие еще части тела предлагаешь поставить на кон?
— Да что угодно, кроме сердца. — Крюков строго глянул на Баркова. — Сердце мое навечно отдано одной прелестной особе.
— Что же, я согласен. Залог приму. Со своей стороны выставлю… э-э-э… скажем, пять тысяч ассигнациями.
— Лучше сто рублей звонкой монетой, — решительно возразил Крюков.
— Как пожелаешь… Судя по всему, в исходе игры ты не сомневаешься?
— Иначе я не пришел бы сюда. Кому охота зря терять ногу, а тем более голову.
— Игра предполагается честная?
— Окстись, Иван Семенович, — искренне возмутится Крюков. — Это ведь карты, а не бильярд. В них без некоторых ухищрений не обойтись.
— Тогда хотелось бы заранее взглянуть на твою колоду.
— Ты меня, похоже, за шулера принимаешь, — нахмурился Крюков. — Носить карты при себе
