дурак… В духе нашего общего приятеля Троцкого. Дай тому волю, он все на свете перекопает… Сталин — наоборот… Этот под кого-то другого копал бы. И вообще, достали вы меня! Марксисты, монархисты, анархисты, дери вас реей в зад…
— Прежде вы часто употребляли нецензурные выражения? — поинтересовался Богданов.
— Тебе какое дело! Допустим, что часто. А может, и не очень… Я американец! Человек воспитанный. Не чета некоторым… Саша, ты знаешь, как по-английски будет «дерьмо»? Шит! Вот ты этот самый шит и есть. Плесни мне еще чего-нибудь. Да не жалей… Сейчас споем… «Вставай, проклятьем закл… зекл… зекалэмэнэ…»
Очнулся Рид на матрасике, который прежде служил постелью хозяйскому псу, недавно скончавшемуся после одного неудачного эксперимента.
Человек в здравом рассудке улечься на этот блошиный рассадник никак не мог, а посему соответствующие выводы напрашивались сами собой… Но, с другой стороны, Рид не ощущал никаких мук похмелья. Голова его была свежей, жажда не мучила, тошнота не досаждала. Вот только все, что предшествовало отходу ко сну, напрочь выпало из памяти.
— Как самочувствие? — поинтересовался Богданов, успевший наполнить экстрактом псилоцибе уже с полдюжины реторт.
— Бывает и лучше. — Рид сел. — Хотя я ожидал чего-то гораздо худшего.
— Какие выводы следуют из нашего опыта? — Богданов одел очки и раскрыл лабораторный журнал. — Опишите, пожалуйста, ваши ощущения.
— Одну минуточку… — Рил попытался внимательно вслушаться в свой организм. — Вам простыми словами или научными?
— Как угодно. Но желательно без мата.
— Велика была доза?
— Один миллиграмм.
— Тогда пишите: употребление одного миллиграмма препарата спустя четверть часа вызывает у человека средней массы состояние, сходное с алкогольным опьянением, однако без видимых негативных последствий, свойственных последнему.
— Если вы пришли в норму, продолжим опыт. — Богданов отложил свое неизменное вечное перо в сторону. — На сей раз увеличим лозу псилоцибе вдвое.
— Не лучше ли будет пригласить добровольца со стороны? — Джон Рид пошел на попятную.
Богданову это весьма не понравилось. Самому себе он, по слухам, и вторичную холерную сыворотку прививал, и свиную кровь переливал, и даже пытался пересадить семенные железы обезьяны.
— Вы хотите огласки? — воскликнул ом. — Если нет, так потерпите еще немного. Кроме того, для чистоты эксперимента необходим один и тот же испытуемый. Дабы потом не пришлось делать скидку на индивидуальные особенности организма.
Делать нечего — пришлось Риду снова лакать эту гадость, тем более что инициатором эксперимента с грибом был он сам.
Кивком поблагодарив Богданова за душенную фразу: «Простите, но здоровья пожелать вам не могу» — и сдержав рвотный позыв, Рид стал дожидаться результатов действия двойной дозы псилоцибе, которые, учитывая предыдущий опыт, могли быть самые непредсказуемые. В тягостном молчании прошли и четверть часа, и еще столько же, но симптомов опьянения все не появлялось.
Время тянулось невыносимо медленно, словно его лишали не тайные силы вселенной, как это следовало из новейшей теоремы молодого немецкого физика Эйнштейна, а те самые заезженные клячи, которые вывезли из «Крестов» бочку с нечистотами.
Внимательно приглядываясь, а главное принюхиваясь к обстановке лаборатории, Джон Рид все больше убеждался, что оставаться в столь мерзком месте и дальше решительно невозможно. Затея с грибами оказалась дурацкой авантюрой, недостойной порядочного человека, а про недавнее знакомство с балтийским моряком Пашей Дыбенко противно было даже вспоминать.
Но сильнее всего Рида раздражал сам Александр Александрович Богданов. Вскоре он пришел к вы воду, что тот весьма напоминает собой вурдалака не первой свежести. Недаром ведь так интересуется переливанием крови… Действительно, редкий урод. Да от него, наверное, лошади на улице шарахаются.
— Мы. помнится, не закончили обсуждения моего романа. — Богданов говорил, словно сопли жевал.
— А чего его обсуждать, — фыркнул Рид
— Возможно, вы и правы. — с подозрительной легкостью согласился Богданов. — А какую литературу, извольте узнать, вы почитаете за образец?
— Да никакую. Везде тоска. Один дурак сочиняет скучнейшую книгу, а другие дураки ее читают, словно иного занятия нет. Тьфу!
— Так вам и Шекспир не нравится?
— Этот хуже всех. Читаешь его, и отравиться хочется. Как Джульетта. Или удавиться, как Дездемона.
— А чего все же хочется больше — удавиться или отравиться? — с иезуитской ухмылочкой продолжал выпытывать Богданов.
Подумав немного, Рид ответил:
— Больше всего — удавиться.
— И, кроме этого, вы не испытываете никаких других желаний? Только откровенно.
— Если откровенно, то абсолютно никаких. Удавиться, удавиться и еще раз удавиться.
Поняв, наконец, в чем именно состоит главная цель его жизни, Джон Рид ощутил громадное облегчение. Мир оставался грязной помойкой, прежнее существование выглядело стыдобищем, отвратительным был даже сам факт принадлежности к роду человеческому, но радовало хотя бы то, что со всем этим предстояло расстаться в самое ближайшее время.
Рид немедленно отправился на поиски веревки, поскольку этот метод самоубийства казался ему самым приемлемым. Главное, что сразу не подохнешь, как под колесами паровоза или от пули в висок, а повисишь еще немного, наслаждаясь прощанием с опостылевшим бытием. Говорят, что при этом еще и оргазм испытываешь. Пусть, напоследок не помешает…
— Да что же это такое в самом деле! — обойдя всю лабораторию, взмолился Джон Рид. — Куда подевались все веревки? Удавиться и то нечем! Придется отравиться, если другого выбора нет. Александр Александрович, какое радикальное средство вы мне порекомендуете?
— Ложку меда, — молвил Богданов, все это время ходивший за Ридом, что называется, по пятам.
Как— то отреагировать на эти издевательские слова журналист не успел, потому что ученый треснул его по макушке увесистым никелированным молотком, применяемым в хирургической практике.
Очнулся Рид все на том же собачьем матрасике, но на сей раз со связанными руками. Надо же, и веревка нашлась!
Голова болела, но лишь в том месте, где наливалась солидная шишка. Все случившееся помнилось предельно ясно, вот только нельзя было восстановить прежнее опущение беспредельной, убийственной тоски.
— Какова была доза? — спросил Рид.
— Два миллиграмма… Может, вас сначала развязать? — участливо поинтересовался Богданов.
— Нет. Записывайте, пока я ничего не забыл… Употребление двух миллиграммов препарата вызывает состояние отрешенности, быстро переходящее в глубокую депрессию, характеризующуюся суицидальными настроениями. Считаю, что дальнейшее увеличение дозы может привести к необратимым изменениям в психике. Настаиваю на прекращении опытов.
— Но ведь желаемый результат не достигнут! — горячо возразил Богданов. — Мы ищем способ
