как мы, на урановых рудниках и лесоповалах! Причем бесплатно. Это тебе не статьи невинным людям вешать да харю на казенных харчах отъедать… Эх, жаль, что я тебя тогда на кастильской границе не шлепнул, как иезуитского шпиона!
— А если бы шлепнули, сами сейчас червей кормили бы, — огрызнулся Смыков.
— Сколько раз я вам потом жизнь спасал?
— Ни одного случая не помню! А если и было, то я тебя об этом не просил. Лучше в сырой земле гнить, чем твой бред ежедневно слушать.
Эти перепалки, уже ставшие системой, хоть как-то отвлекли полуживых путников от тяжких повседневных забот. Улучшения в их состоянии не замечалось, правда, и хуже никому не стало. Люди стонали, кашляли, шатались, хромали, но все же продвигались вперед, делая за каждый переход до двадцати километров. Верка все время напоминала им:
— Зайчики, вы должны желать спасения изо всех сил! Постоянно! Только тогда лекарство будет действовать. Вон видите, какая Лилечка у нас молодец. А Лева совсем скис…
Их пятая ночевка была прервана шумом, подобного которому в Нейтральной зоне им слышать еще не приходилось. Можно было подумать, что где-то неподалеку, за ближайшей грядой холмов, по стартовой дорожке аэродрома разгоняется реактивный истребитель.
Все невольно глянули в ту сторону, но звук, так и не явив людским взорам свой источник, уже быстро удалялся и вскоре совершенно затих. Зяблик, не поленившийся сделать чуть ли не километровый крюк, после возвращения доложил:
— Ничего там особенного нет, кроме одной канавы. Совсем свежая и проведена, как по линеечке, отсюда туда, — он указал ладонью примерное направление. — Как будто бы бильярдный шар по грязи прокатился. Только там не грязь, а вот такая же, как здесь, хреновина, — он стукнул каблуком в землю. — Шириной, значит, канавка метра два, а глубиной по колено.
— Почему вы решили, что канава свежая? — строго спросил Смыков.
— Побрызгал в нее, там и зашипело, — дерзко ответил Зяблик. — Ты меня совсем за дебила держишь? Я свежий след от несвежего с закрытыми глазами отличу, даже если его скорпион оставил.
— Так это, значит, след, по-вашему?
— Похоже…
— Хм… Два метра шириной… — скептически покачал головой Смыков. — Кто же такой след оставить мог?
— Это уж вы сами соображайте, — Зяблик демонстративно зевнул. — На земле такие твари сроду не водились.
— А вдруг это какой-нибудь механизм был? — осторожно предположил Цыпф. — Вполне можно представить себе шарообразную несущую конструкцию, одновременно выполняющую функции движителя…
— Ага, — в тон ему заметил Смыков. — Местный трамвай. Подбросит до конечной. Вот только узнать бы, почем билетики… Зачем голову зря ломать. Чужой это мир, и все здесь чужое. Нам из него выбраться поскорее надо. Жратва кончается, и еще неизвестно, сколько времени это снадобье действовать будет. В любой момент можем загнуться.
Возражать тут было нечему, и все с охами и вздохами стали собираться в дорогу. Зяблик теперь шел последним, подгоняя отстающих, самым закоренелым из которых в последнее время был Цыпф, не столько вымотавшийся физически, сколько утративший интерес к жизни. Лилечка, наоборот, топала довольно бодро и даже с аккордеоном своим не торопилась расстаться.
— Жизнь наша, конечно, мерзкая, — говорил Зяблик, дыша Цыпфу в затылок. — Но и хуже бывает. Думаешь, каково мне было, когда с братом такая беда случилась… И главное, ни одна сволочь мне не посочувствовала. Только пальцами тыкали да в душу плевали. Братоубийца, мол… Сначала я в одиночке сидел, там с собой ничего не сделаешь. Не то что шнурки и пояс, даже резинку из трусов вытащили. А уж потом, в следственном изоляторе, я в общую камеру попал. Напихали нас, как сельдей в бочку. Вместо восьми человек — двадцать. И рецидивисты отпетые, и туберкулезники, и бомжи вшивые, и педерасты… Я тогда еще, считай, салагой был. Опускали меня как хотели. Все им, гадам, мало было. А напоследок, когда я уже срок получил и этапа ждал, решили оттянуться по полной программе. Шнурок раздобыли, даже и не знаю где. Вешайся, говорят, а мы поможем. По глазам, дескать, видно, что ты на свете не жилец. Вот тебе мыло, вот тебе удавка, цепляй ее за верхние нары и сигай в мир иной, где тебя брат с извинениями дожидается. Ну и пусть, думаю. Туда мне и дорога. Лучше подохнуть, чем так мучиться. Все как надо сделал, голову в петлю сунул и со своими сокамерниками прощаться стал. А эта шпана на меня во все глаза смотрит, только что слюни не пускает. Как же, бесплатное кино… Торопить меня стали. Давай, прими смерть ради общества. Только не сразу. Потрепыхайся чуток, а потом мы тебя откачаем, и опять… Растянем удовольствие. И тогда я решил — нет! Не получите вы никакого удовольствия. Не стану я шакалов забавлять. Кровью буду харкать, но не поддамся… Что дальше было, точно уже и не помню. Разочаровал, короче, публику. Хотели меня примерно наказать, да не вышло. Первый раз я от них отбился. Одному даже голову проломил табуреткой… Вот так-то! А ты в пустячной переделке скис. Ведь мы до рая еще сегодня можем добраться! Представляешь? Отъедимся, выспимся, здоровье подправим… А, Лева?
— Хотелось бы в это верить, — Лева оглянулся по сторонам, словно заблудившийся в дремучем лесу ребенок. — Но пока никаких признаков… А помните легенду о херувимах с пламенными мечами, охраняющих Эдем? Возможно, ты недавно видел след одного из этих самых херувимов. Пустят ли они нас в рай… Честно сказать, мне страшно. Кажется, что за нами кто-то пристально наблюдает… Словно гигантский спрут из океанской бездны… Не поручусь, может, это была всего лишь галлюцинация, но недавно я видел, как три камня, соединившись вместе, поползли куда-то, как живые…
— Это от усталости, Лева. Топай веселее. И еще дважды в этот день они слышали зловещий, стремительно уносящийся прочь грохот, а потом даже наткнулись на след, в точности соответствующий описаниям Зяблика, — довольно широкий ров полукруглой конфигурации, из конца в конец рассекающий каменистое плато. Отброшенные далеко в сторону комья грунта еще обжигали руки.
— С такой дурой только крепости брать, — поцокал языком Зяблик. — Любую стену своротит.
— Боюсь, скоро мы станем свидетелями, как дуры, подобные этой, а может, и куда более страшные, свернут напрочь все, что имеет отношение к человеческой цивилизации, — Цыпф болезненно скривился. — Возможно, когда-то этим тварям принадлежала вся планета… Они владели Землей задолго до того, как в остывающих океанах появились первые белковые организмы. Ведь мы почти ничего не знаем о ранней эпохе миросозидания. А длилась она не один миллиард лет. Эта странная, чуждая нашему пониманию жизнь могла зародиться в облаках межзвездного газа, в раскаленной магме, в атмосфере звезд, в жерлах вулканов, наконец… Сейчас невозможно сказать, что именно положило предел царствованию этих монстров. Ведь, судя по всему, им не может повредить даже космическая катастрофа. Ни жара, ни холод, ни жесткое излучение, ни ядовитые газы, ни полное отсутствие атмосферы не способны убить эту жизнь… Впрочем, она никогда и не умирала по-настоящему. Ее зародыши остались в камне, песке, глине. Бактерии, рыбы, динозавры, обезьяны и люди, сами того не ведая, заселили уже занятые территории. Мы пришли на чужое место! Понимаете — на чужое! Мы никогда не были хозяевами Земли, а только бесправными квартирантами, поселившимися в неведомо почему опустевшем доме. И вот истинные хозяева начинают возвращаться. Чудовища, о которых мы даже представление себе не можем составить, создания, способные походя сметать горы, существа, не имеющие ничего общего с привычными нам формами жизни, начинают оживать, расти, двигаться, собираться в стаи. Скорее всего их пробудил катаклизм, называемый Великим Затмением… А может, зараза, вдохнувшая жизнь в древний прах, пошла именно отсюда, из мирка, где бывшие хозяева планеты еще процветают… Я этого не знаю. Я знаю лишь то, что мы заняли чужое место…
Цыпф зашатался и сел, закрыв глаза. Его путаная, надрывная речь произвела на всех тягостное впечатление.
— Он что, умом тронулся? — шепотом спросил Смыков.
— Нет, — Верка пощупала пульс Цыпфа. — Ничего страшного. Знаешь, как это иногда бывает… Думаешь-думаешь о чем-то важном, ломаешь голову, и вдруг — осенило. Как результат — перевозбуждение. С тобой такого никогда не случалось?
— На умственной почве никогда, — ответил за Смыкова Зяблик. — Только на половой.
