Особый отдел и око дьявола

скромным — перловая каша, холодец, остатки вчерашних пирогов. Столь наплевательское отношение к стряпне хлебосольной хозяйке было совсем не свойственно.

Впрочем, причина этой нерадивости выяснилась очень скоро. Старуха, уже заработавшая сегодня пятьдесят долларов — сумму, по её понятиям, баснословную, — теперь старательно вспоминала слышанные в далёком детстве песни, сказки и прибаутки своего народа.

— Чем же ваши частушки так понравились заезжей барыне? — поинтересовался Цимбаларь, без всякого энтузиазма ковыряя холодец, больше похожий на ещё не застывший столярный клей.

— А всем, — похвасталась Парамоновна. — В особенности словами.

— Неужто она по-зырянски понимает?

— Где уж ей. Да я потом перевела. Вот уж хохотала! Чуть не лопнула... Хочешь — я и тебе пропою?

Песни были слабой альтернативой сытному обеду, но Цимбаларь из приличия согласился.

Старуха немедленно приняла позу, приличествующую знаменитой частушечнице — приподняла плечи и ухватилась за кончики головного платка, — после чего закатила глаза и визгливым голосом пропела:

Девки бегали по льду,
Простудили ерунду.
А без этой ерынды
Ни туды и ни сюды.

Не дождавшись от Цимбаларя похвалы, она с прежним надрывом продолжала:

На окошке два цветка,
Голубой да аленький.
Милому давать не буду,
Сам возьмёт — не маленький.

Мой милёнок генерал
Лечь-отжаться приказал.
Я легла, а он забрался
На меня и отжимался.

— Частушки весьма забавные, — заметил Цимбаларь. — Хотя и не совсем пристойные. Вот не думал, что зыряне были такими весельчаками.

— Ты что! — Парамоновна замахала на него руками. — Нас частушкам русские научили. Мы таковской стыдобушки отродясь не знали... Да это ещё детские забавы! Ты дальше слушай.

Взмахнув платочком, старуха пустилась в пляс.

Укуси меня за ухо,
Укуси меня за грудь,
А когда я буду голой,
Укуси за что-нибудь.

Ах ты, Ваня, милый Ваня,
Своё счастье ты проспал.
Сколько раз тебе давала,
Ты ни разу не попал.

Не ругай меня, мамаша,
Что в подоле принесла.
Богородица-то наша
Тоже в девках родила.

— Ну это уже вообще! — покачал головой Цимбаларь. — Неужели подобная похабщина могла заинтересовать сотрудницу серьёзного научно-исследовательского института?

— То, что я тебе сейчас пропела, её как раз таки и не заинтересовало, — продолжая приплясывать, пояснила Парамоновна. — Глянулись ей совсем другие частушки. Тебе я их петь стесняюсь. Ну если только самые безобидные...

Как на нашем огороде
Выросла вдруг жопа.
Жирная, мясистая,
Местами волосистая.

Полюбила тракториста,
Как-то раз ему дала.
Целый месяц сиськи мыла
И соляркою ссала.

Мой милёнок тракторист,
Ну а я доярочка.
Он в мазуте, я в говне,
Чем же мы не парочка?

— Браво, браво! — Цимбаларь захлопал в ладоши. — Даже не предполагал, что в вас таятся такие таланты... Кстати, давно хотел вас спросить. Говорят, что вы были одной из последних, кто видел Черенкова живым?

— Ага, видела, — подтвердила Парамоновна. — Я к нему вечерком забежала, сказать, что завтра позже приду. А он в это время бриться кончил и одеколонился. Очень уж от него опиумом шибко пахло.

— Чем-чем? — не понял Цимбаларь.

— Опиумом, — с важным видом объяснила старуха. — Деколон такой. Ненашенский.

— А-а-а, — понимающе кивнул Цимбаларь. — Он случайно не к Ложкину в гости собирался?

— Нет, там уже давно гуляли.

— Тогда куда же?