самим Власиком... Я сейчас думаю о другом. Для достижения желанной цели одного лишь обладания святыней, будь то кивот или бетил, ещё мало. Вдобавок нужно находиться в непосредственной близости от неё. Выходя на схватку с Голиафом, Давид попросил поместить кивот в первых рядах войска, у себя за спиной. Во время Цусимского сражения японский император непрерывно молился в главном синтоистском храме. Таким образом, имея бетил всегда под рукой, Сталин был практически непобедим. Но ведь ему случалось отлучаться из Москвы, причём по весьма важным причинам. Взять хотя бы Ялтинскую конференцию, на которой решались судьбы послевоенного мира. В Ливадийском дворце происходила ожесточённая схватка, пусть и подковёрная. Без помощи бетила Сталин вряд ли переиграл бы Черчилля и Рузвельта. Следовательно, футляр с волшебным порошком должен был постоянно находиться при нём, вместе с тем не вызывая любопытства окружающих. Яшмовый флакон тут действительно не подошёл бы.
— Понятно, — кивнул Цимбаларь. — Значит, это была какая-то обыденная вещь, свободно помещавшаяся, скажем, в кармане. Например, портсигар...
— В тот период Сталин не пользовался портсигаром. — опять возразила Людочка. — Он доставал папиросы «Герцеговина Флор» прямо из коробки и крошил табак в трубку.
— А если бетил находился именно в трубке! — воскликнул Кондаков. — Многие очевидцы говорили, что частенько он посасывал её, не зажигая.
— Нет, на фотографиях из Ливадийского дворца, где Черчилль дымит сигарой, Сталин тоже курит... Да и не влезет пригоршня бетила в трубку.
— А зачем целая пригоршня? Чтобы обдурить империалистических акул, хватит и щепотки. Это ведь, в конце концов, переговоры союзных держав, а не Курская битва.
— Пусть будет так, — нехотя согласилась Людочка. — Хотя всё это только наши предположения. Вполне возможно, что какого-либо постоянного хранилища бетил вообще не имел и по мере необходимости его пересыпали в разные футляры.
— Но каждый футляр с виду напоминал обычную битовую вещь, — добавил Цимбаларь. — Портсигар, трубку, бумажник, даже томик Маркса.
— Надо бы проанализировать всю биографию Сталина с сорок второго по пятьдесят третий год, — сказала Людочка. — Выяснить, допускал ли он в этот период серьёзные политические и стратегические просчёты. А если да, то что этому способствовало? Возможно, он болел... Или перепоручал свои дела кому- то другому...
— Ошибся он только однажды, — буркнул Кондаков. — Когда вопреки здравому смыслу благословил создание Государства Израиль. Сам, наверное, потом локти кусал.
— Не забывайте, что у евреев был свой бетил, да ещё посильнее нашего, — заметила Людочка.
— Ладно, что тут попусту болтать, — хмуро сказал Цимбаларь. — Отведаем хозяйского салата и пойдём... Есть хорошая пословица: дальше в лес — больше дров. А мы ещё и до опушки этого леса не добрались. И даже не знаем, какой он — сосновый, осиновый или бамбуковый... Любое дело туго начинается. Ни тебе зацепок, ни улик, ни версий. А потом пошло-поехало и даже покатилось. От улик и свидетелей отбоя не будет.
— Ох, не всегда так бывает! — поливая салат подсолнечным маслом, вздохнул Кондаков.
— Не всегда, но часто! — отрезал Цимбаларь. — Ты, Лопаткина, попытайся обобщить все факты, которые мы сегодня обсуждали. Как-никак, две головы имеешь. Одну свою, другую от фирмы IBM... А мы тем временем вплотную займёмся семейством генерала Сопеева.
— К его вдове рекомендую послать Петра Фомича, — сказала Людочка. — Мужчины такого типа нравятся пожилым дамам.
— Какого такого? — Кондаков в сердцах бухнул в салат лишку соли. — С лысиной, язвой, ревматизмом и простатитом?
— Неважно. Главное, что у вас есть свой неповторимый шарм. Как в старом вине.
— Но ведь она алкоголичка! О чём с ней разговаривать?
— Ради пользы дела и тебе за компанию пригубить не грех, — вмешался Цимбаларь. — И учти, я на эту вдову сам зуб точил. Ради тебя, можно сказать, от сердца отрываю.
Это замечание заставило Людочку иронически усмехнуться.
— Даже не зная Сопееву, могу смело утверждать, что ты не принадлежишь к категории мужчин её мечты. — Она окинула Цимбаларя критическим взглядом. — Уж больно много в тебе дурной энергии, или, иначе говоря, тёмной силы. Людей, не склонных к авантюризму, это отпугивает.
Кондаков, уже разложивший салат по тарелкам, вдруг спохватился:
— А где же Ваня? Не уснул ли, часом?
— Здесь я, — из туалета донёсся недовольный голос.
— Что случилось? Понос обуял?
— Со мной как раз всё в порядке, — ответил лилипут. — Это у вас самих понос. Только словесный... Болтаете и болтаете, болтаете и болтаете. Оперативную работу я представлял себе как сплошную беготню со стрельбой и потасовками. А тут целыми днями одни разговоры. Тошно становится!
— Не отчаивайся. — В голосе Кондакова появились отеческие интонации. — Беготня и стрельба — это для кино. И то для самого лажового. Суть нашей работы — умение разговаривать с людьми. Чтобы любой мазурик даже против собственной воли всю свою подноготную тебе выложил. Остальное, в том числе и стрельба, — второстепенное. Желательно, чтобы её вообще не было... Иди отведай моего фирменного салатика. Пальчики оближешь.
— Добавь туда чеснока, перца и уксуса, — шурша бумажкой, распорядился Ваня.
— Да ты сначала попробуй! Зачем добро зря портить...
— Делай, что тебе говорят, валенок сибирский... — К счастью, рёв спускаемой воды заглушил остальные эпитеты, которыми Ваня щедро одаривал Кондакова.
— Ничего не поделаешь, — пожал плечами Цимбаларь. — Пьянство — это добровольное сумасшествие.
— Чья бы корова мычала... — негромко проронила Людочка.
К вдове Кондаков заявился в форменном кителе без погон, но с десятью рядами орденских планок на груди (все эти регалии он приобрёл в переходе станции метро «Арбатская»).
За пять лет, прошедших после смерти мужа, Сопеева сменила генеральские хоромы на скромную двухкомнатную квартирку в Зябликове. Оставалось неясным, куда она девала разницу в цене, по самым приблизительным подсчётам весьма значительную. Впрочем, этот вопрос прояснился сразу после того, как Кондаков вошёл в прихожую, сплошь заставленную пустыми бутылками, причём не только винными.
Вдова, приземистая и массивная, словно бронетранспортёр, да ещё с лохмами, крашенными в пегие маскировочные цвета, очень соответствовала казарменному духу, незримо витавшему в тесных комнатёнках, обставленных с солдатской скудностью. Если тут и могла идти речь о счастье, то лишь о таком, которое доступно любому совершеннолетнему гражданину, имеющему в кармане лишнюю сотню.
Нельзя сказать, чтобы вдова изнывала от тоски. На кухне грыз воблу мужчина цветущего вида, годившийся хозяйке даже не в сыновья, а скорее во внуки. Его покатые обнажённые плечи украшали церковные купола, утопающие в сизом тумане, различные образцы холодного оружия и женские головки, печально взирающие в пространство.
— Я из совета ветеранов, — предъявив удостоверение, подлинное почти на девяносто процентов, представился Кондаков. — По согласованию с военкоматом собираю материалы о наших славных полководцах, проживающих в Южном административном округе.
— Дай-ка сюда! — Отерев руки о подол, Сопеева взяла удостоверение и, близоруко щурясь, прочитала: — «Подполковник милиции в отставке Кондаков Пётр Фомич... » А при чём тут милиция? Мой благоверный в бронетанковых войсках лямку тянул.
— Не только, — вежливо возразил Кондаков. — По сведениям военкомата, свою службу он начинал в кадрах МГБ, это, по-нынешнему говоря, ФСБ. И не где-нибудь в колымских лагерях, а на весьма важном правительственном объекте.
— Глупости! — отрезала вдова. — Он с сорок первого года на передовой и никогда с
