сосредоточились аггелы, и начинают бой. — Цыпф изобразил на песке корявую стрелу.
— Степняки в лесах сражаться не привыкли, — сказала Бацилла. — Знаю я те места. Их даже грибники стороной обходят.
— Я и не предлагаю им лезть в чащу, — возразил Цыпф. — Поймите, инициаторами боя являются аггелы. Они уже разгромили арапов и кастильцев, шедших нам на помощь, и хотят сделать то же самое со степняками. В глубь Отчины они их не пропустят ни под каким предлогом.
— Тогда другое дело, — согласилась Бацилла, одетая, как степняк: в толстый халат со стальным нагрудником, волчий малахай и мягкие сафьяновые сапожки.
— Как только район боя обозначится, ополчение Отчины, ныне находящееся в районе Старинок, совершает марш отсюда сюда, — на песке появилась еще одна стрела, — и наносит удар по аггелам с тыла. Все остальное будет зависеть от каждого отдельного бойца, его опыта, хладнокровия, смелости и упорства.
— И, как всегда, от случая, — как бы между прочим добавил командир анархо-синдикалистов, известный всем не под своей ничем не примечательной фамилией Бабкин, а под гордой кличкой Рысак.
— Теперь третье, — продолжал Цыпф. — Оценка сил противника. Не буду скрывать, что это наиболее уязвимый момент диспозиции. Практически все наши разведчики, посланные в район предполагаемого сосредоточения аггелов, пропали без вести… Я бы не стал в настоящий момент оценивать численность противника даже приблизительно. Известно, что недостатка в оружии и боеприпасах они не испытывают. Имеют даже несколько ротных минометов. Не следует забывать, что в свое время аггелы вывезли большую часть военного имущества, хранившегося на складах Талашевского гарнизона.
— Хорошенькое дельце! — вновь подал голос Рысак. — А у моих стрелков по десятку патронов на брата.
— Значит, и тратить их надо с умом, — сказал Зяблик. — По штуке на врага. А каждый промах считать преступлением… Ты, Лев Борисович, закончил?
— В общих чертах, — Цыпф ногой затер свою схему и впервые за все время совещания покосился на бричку, поджидавшую его невдалеке. (На заднем ее сиденье дремала Лилечка, разнузданные кони щипали степные травы, а Кирилл и Унда стряпали что-то на костерке.)
— Тогда все по своим местам, — сказал Зяблик самым будничным тоном, словно посылал людей не на смерть, а на заготовку сена. — Прощаться не будем. Говорят, перед боем это плохая примета.
Он глянул по сторонам, сначала на сизую, затянутую мутной дымкой степь (что-то странное творилось в ее глубинах, но что именно — понять было невозможно), а потом на родные леса, фиолетовой полоской отделявшие серое небо от не менее серой болотной пустоши, по которой степнякам предстояло атаковать аггелов.
Машинально отметив, что почва там достаточно плотная, чтобы выдержать лошадь, Зяблик крикнул вслед Цыпфу, уже взявшему курс на бричку:
— Лева, какой полководец, по-твоему, самый великий?
— М-м… — Цыпф задумался. — Александр Македонский, скорее всего.
— А что он сказал накануне своей самой знаменитой битвы?
— Ты Гавгамелы имеешь в виду?
— Пусть будут Гавгамелы.
— Он сказал, что победа уже обеспечена, поскольку нет нужды гоняться за Дарием по бескрайней стране.
— Во, в самую точку! И нам нет больше нужды гоняться за Ламехом по бесчисленным странам.
— Но до этого, когда Александру предложили напасть на лагерь персов внезапно, под покровом ночи, он сказал, что не ворует победы.
— А вот это зря! Тут Сашок не прав… Да и что с него взять. Царский сын. Срок от звонка до звонка не тянул. Откуда ему жизнь знать… Украсть всегда проще, чем просить или нахрапом брать. Я, если бы мог, украл бы эту победу…
Все уже расходились, когда Бацилла внезапно позвала Зяблика:
— Задержись на минутку.
Три косоглазых, наголо бритых амбала, до этого не отходивших от нее ни на шаг, отвалили в сторону. Проводив их взглядом. Бацилла нервно закурила.
— Неважные дела, — сказала она отрывисто.
— А что такое?
— Вслед за нами вся Степь идет. Женщины, дети, стада, обозы.
— Что тут плохого? Мы так и договаривались. Обозы и стада, конечно, побоку, а людей переправим в Эдем.
— Про Эдем они мало что шурупят. До многих аулов эта весть вообще не дошла… Тут другое дело… Сама я ничего не видела, врать не хочу. Как говорится, за что купила, за то и продаю… Короче, страх и ужас в Степи творится. С Изволока эта беда перекинулась. Сначала травы засыхают и в труху рассыпаются. Всего за пару часов, заметь. Потом вода в реках и колодцах пропадает. А уже после этого земля становится чем-то вроде горячего пепла. И все, что на ней в этот момент было: скот, юрты, люди, скалы — тоже в пепел превращается. Представляешь, ровнехонькое море пепла, а в сером тумане, который над ним стоит, что-то огромное ворочается, словно живое…
— Представляю, — Зяблик демонстративно повернулся к Степи спиной. — И быстро этот пепел наступает?
— Не очень… Километр в сутки, полкилометра… Уйти-то можно. Вопрос, куда? Сам знаешь, что здесь начнется, если степняки всей ордой ворвутся? Не то что траву, кору березовую придется жрать. А если та зараза и на Отчину накинется? Мы-то сами куда побежим? В Лимпопо? В Кастилию? Когда этот ваш проход в Эдем откроется?
— Пока я и сам не знаю… Не до того сейчас. Другие проблемы на носу… Хотя, как говорится, нет худа без добра. Если степнякам отступать некуда, они как камикадзе драться будут…
Не успела еще Бацилла скрыться с глаз, как Зяблика снова позвали. На сей раз с ним хотел пообщаться Рысак, командир анархо-синдикалистов.
— Я знаю, ты мужик горячий, поэтому сначала выслушай меня, а уже потом за пистолет хватайся, — сказал он, держась от Зяблика на безопасном расстоянии.
— Валяй, но покороче, — заранее почувствовав недоброе, ответил Зяблик.
— Брат у меня есть родной, — начал Рысак не очень уверенно. — По молодости лет к аггелам прибился. Сейчас сотником у них. Я это, кстати, и не скрывал никогда… Вчера мне от него записку подкинули. Тебя касается.
— Где она? — холодно поинтересовался Зяблик.
— Сглупил я, — признался Рысак. — Сжег, а теперь вот жалею… Но содержание наизусть помню. Тот человек, встречи с которым ты ищешь много лет, будет ждать тебя сегодня на поле между Караваевским бором и речкой Тонвой. Но это только в том случае, если у тебя есть что сказать ему по поводу предыдущего письма. Если ты придешь один, так и он будет один. Приведешь с собой ораву, на ораву и наткнешься. Приглашение остается в силе до начала боя.
— Сказать мне ему, конечно, есть что… — произнес Зяблик задумчиво. — А ты, дружок, как я вижу, скурвился. От кого другого, а от тебя не ожидал… Брат твой о наших планах что-нибудь знает?
— Говорил же я, что мы даже не виделись, — Рысак в сердцах махнул рукой. — Связался на свою голову… Молчать надо было в тряпочку и все…
— Никто тебя за язык не тянул.
— Это уж точно… Недаром говорят: не ножа чужого бойся, а собственного языка.
— Ты сам-то на этом поле был хоть раз?
— Приходилось. Раков в Тонве ловил. Там их пропасть.
— Кроме раков, про что еще можешь сказать?
— Место гладкое, как зад у хорошей бабы. Ни деревца, ни кустика. Засаду устроить невозможно… Если других вопросов не будет, так я лучше пойду. Ребята, небось, заждались.
— Обойдутся ребята и без тебя… Эй, Левка, — Зяблик жестом поманил к себе Цыпфа, помогавшего
