— Смотрите, смотрите! — почти разом закричали все.
И полицейский, и люди, приехавшие вместе с аттракционами, и рыбаки — все посмотрели на черную корзину в самом низу. Ветер, дотрагиваясь до корзины, мягко ее покачивал, тихо ворковал в вечерних сумерках над тем, что было в черной корзине.
Над скелетом, у ног которого лежал бумажный мешок, туго набитый деньгами, а на черепе красовался коричневый котелок.
Час Привидении[6]
Это был самый лучший час.
Самый замечательный час суток.
Это был Час Привидений.
Посередине комнаты Тимоти что-то закрутилось, и возникло невероятное привидение.
Посередине комнаты Ральфа встал второй призрак, немыслимой величины и загадочного облика.
Посередине логовища Элис, на другой стороне коридора, соткался из света, снующего взад-вперед, из воздуха и из танцующих пылинок третий — печальная, со скорбным взглядом незнакомка.
В гостиной, внизу, встречал нежданных гостей отец.
А мать? Мать в это время хозяйничала на кухне, между тем как Ведьма-Повариха качалась в горячем воздухе над плитой, что-то напевала пряностям, листала поваренные книги, что-то добавляла в кушанья. Только дотронувшись рукой, ты узнал бы, которая из двух настоящая. Старую толстую Ведьму твои пальцы проткнули бы насквозь. Пальцы остановились бы, ткнувшись в жаркую летнюю плоть Хозяйки Дома.
— Вот здорово! — крикнул Тимоти.
— Его можно обойти вокруг! — воскликнул Ральф.
И это была правда.
И они стали кружить и кружить вокруг своих Привидений, электронных див, принесенных невидимыми лучами специально для них, в их комнаты.
— Они настоящие!
— И все-таки не совсем…
— Повторите всё снова, — сказала Элис лучезарному воздуху.
— Да, — попросили мальчики, — говорите еще!
И призрак Марли в комнате Тимоти затряс своими цепями из копилок и висячих замков и, вперив в мальчика взгляд похожих на бледные устрицы глаз, загоревал по своей погибшей душе:
— О, горе мне! Я ношу цепь, которую сам сковал себе при жизни… Мне нет отдыха, нет покоя! Да будет тебе это уроком, Эбинизер Скрудж!
А у постели Ральфа между тем призрак слепого Пью смял в руке маленький клочок бумаги с чернильным кружком на нем и воскликнул:
— Черная метка! Я обречен!
И почти потерял сознание, когда откуда-то из темных углов комнаты донеслась — топ-тумп, топ-тумп — поступь одноногого человека, шагающего в темноте по дороге вдоль берега какого-то далекого моря.
Элис была в восторге.
Ее Привидение, молодая женщина с волосами, развевающимися на ветру, постучало в залепленное снегом окно и прокричало имя необузданного человека:
— Хитклиф!
И в зимней ночи распахнулась висящая в воздухе, в середине комнаты, дверь. Откликнувшись на зов, оттуда выбежал человек и исчез с Грозового Перевала, затерялся в буре снежинок, падающих на пол и тающих, не оставляя следа.
— Голограммы, — прошептал Тимоти, — телесвязь. Лучи лазеров и небывалые машины…
— Замолчи! — остановил его Ральф, младший, но более мудрый. — Не хочу этого знать. Я хочу только смотреть! Лучше Привидений нет ничего на свете. После слепого Пью у меня побывали фараон Тутанхамон, и Рикша-Призрак, и… черт возьми, может, прямо сейчас?
Он нажал на кнопку. Свет лазера переткал наново свой ковер. Слепой Пью исчез, а с ним и стук деревянной ноги на далекой дороге.
Из туманов над болотами, в свете молнии, под мелким дождем, поднялась и залаяла, сверкая глазами, собака.
— Милый пес, — сказал Ральф, — милые Баскервили!
В гостиной горевал дух отца Гамлета:
— О, слушай, слушай, слушай! Если только ты впрямь любил когда-нибудь отца…
— Одну чашку шерри, — напомнила Покровительница Кухни, компьютерная память, которая всегда посоветует, как лучше приготовить то или иное блюдо. — Две…
— Благодарю вас, — прервала ее хозяйка и щелкнула тумблером.
Повинуясь силе молний, Кухонное Привидение исчезло.
— Обед готов! — крикнула, выглянув в коридор, мать.
— Вы, — сказал то ли Тимоти, то ли Скрудж, — вовсе не вы, а лишь капля горчицы, непрожаренная картофелина…
После чего старый Марли провалился с криком отчаяния в собственные кости и растаял.
— Приходи снова в восемь! — сказал Ральф. И собака ушла в трясину ковра.
— Как жалко! — заплакала Элис, когда Хитклиф и его возлюбленная убежали сквозь стены комнаты.
Гостиная: свет утра в Эльсиноре. Отец Гамлета удалился. А отец этого дома встал и пошел обедать.
Точно так же, как и его реальные дети, побежавшие на зов реальной матери, к реальной пище.
Час Привидений кончился.
Полумрак лазерных визитов рассеялся.
Но предстоял вечер. И когда с уроками было покончено, их всех уже ждали новые призраки. В стенах таились Духи Прошлых, Нынешних и Будущих Святок. Своим призрачным фонарем сигналил с верхних ступенек лестницы Стрелочник-Призрак. Их дом стал теперь настоящим 'Домом с Привидениями'.
— Я взял на себя смелость, — сказал отец, — пригласить к обеду Платона и Аристотеля.
— Уж слишком много они говорят! — проворчал Ральф.
Но тут эти два старика вдруг неслышно встали около них.
— Как дела в 'Государстве'? — спросил Тимоти.
— Как дела?..
И Платон рассказал ему быстро, хорошо и правдиво.
Изумленный Ральф выпрямился на своем стуле, поморгал и сказал:
— Раз так, то не исчезай. Расскажи снова.
И Платон рассказал.
И это было
Ветер Геттисберга[7]
Вечером, в половине девятого, с той стороны коридора, где был зрительный зал, донесся резкий короткий звук.
'Выхлоп автомобиля на соседней улице, — подумал он. — Нет. Выстрел'.
Через мгновение — всплеск встревоженных голосов и внезапная тишина. Словно волна, с разбега ударившись о песчаный берег, затихла в недоумении. Хлопнули двери. Чьи-то бегущие шаги.
В кабинет вбежал билетер и обвел комнату невидящим взглядом; лицо его было бледно, губы силились что-то сказать:
— Линкольн… Линкольн…
Бэйс поднял голову от бумаг.
— Что случилось с Линкольном?
— Его… Его убили.
— Прекрасная шутка. А теперь…
— Убили. Разве вы не понимаете? Застрелили. Во второй раз!..
И билетер, пошатываясь, держась рукой за стену, вышел.
Бэйс почувствовал, как встает со стула.
— О господи…
Через секунду он уже бежал по коридору, обогнал билетера, и тот, словно очнувшись, побежал рядом.
— Нет, нет, — повторял Бэйс. — Этого не произошло. Не могло, не должно…
— Убит, — снова сказал билетер.
Едва они завернули за угол, как с треском распахнулись двери зрительного зала, и уже не зрители, а возбужденная толпа заполнила коридор. Она волновалась, шумела, слышались крики, визг, отдельные испуганные голоса:
— Где он? Кто стрелял? Этот? Он? Держите его! Осторожно! Остановитесь!
