спрашивал себя, что это за механизм вдруг включается? Что заставляет тебя избегать веселья? Ты как будто всякий раз напоминала себе, что не имеешь права радоваться и получать удовольствие.
— Это чистая правда, Тирни.
— Когда тебе хорошо, ты чувствуешь себя виноватой, потому что Эми мертва, а ты жива.
— То же самое говорит мой психотерапевт.
Лилли вдруг испугалась, поняв, что для него она — открытая книга. Казалось, в ее сердце для него не осталось тайных уголков. Даже в день первой встречи он читал у нее в душе. Она испытала облегчение, когда он дал ей возможность открыто поговорить о смерти Эми, но его прозорливость скорее огорчила ее, чем обрадовала.
Тирни опустился на ковер у камина рядом с ней.
— Сегодня, когда ты сама рассказала мне о смерти Эми, я увидел в тебе ту самую печаль, которую заметил в тот день на реке.
— Прости меня.
— За что?
— Печаль вызывает у людей ощущение неловкости.
— Может, у других, но только не у меня.
— И как ты объясняешь это? — поинтересовалась Лилли.
— Я восхищаюсь тем, как ты справляешься со своим горем.
— Мне это не всегда удается.
— Главное, ты не дала горю сломить себя. — Тирни не добавил: «В отличие от твоего мужа», хотя имел в виду именно это.
— Как бы то ни было, убитые горем люди — не самая приятная компания.
— Я же еще здесь.
— А куда ж ты денешься? Мы тут застряли, не забыл?
— Я не жалуюсь. По правде говоря, я должен сделать признание. Я рад, что мы оказались здесь наедине, отрезанные от всего мира. — Его голос понизился до полушепота. — Этот разговор начался с вопроса.
— Нет, я не буду спать с тобой.
— Выслушай меня, Лилли. Мы можем сберечь тепло, даже увеличить его, если разденемся и ляжем вместе под грудой одеял. Тепло наших тел поможет нам обоим согреться.
— Гм… понятно. Ты это предлагаешь исключительно в целях выживания.
— Не исключительно. Процентов на семьдесят пять.
— А меня смущают как раз остальные двадцать пять процентов.
Тирни протянул руку и взял в кулак прядь ее волос, но отпустил не сразу, не так, как тогда, в машине, а пропустил шелковистую прядь между пальцев.
— Я хотел тебя с того самого дня. Стоит ли тратить время на недомолвки, когда я абсолютно уверен, что ты тоже об этом знала с того самого дня? Я хочу спать с тобой. Но — и это важно — ничего не случится, пока я не буду уверен, что ты тоже этого хочешь. Мы будем прижиматься друг к другу только ради тепла. — Тирни разжал пальцы и пряди волос скользнули между ними, как тоненькие ручейки. Он снова поднял на нее глаза. — Я клянусь.
Глядя ему в глаза, услышав искренность в его тихом голосе, Лилли поверила, что он сдержит слово. Ну… почти поверила. Его признание в том, что он ее хочет, вопреки ее ловам, вопреки ее рассудку, волновало ее.
Бену Тирни можно было доверять, но она не доверяла интуиции. Лилли попыталась вообразить себя и Тирни в одной постели, раздетыми, ну почти раздетыми, приживающимися друг к другу, чтобы согреться, но без всяких сексуальных поползновений. Кому он голову морочит? Себе? Ну да, может быть. Но только не ей.
Конечно, небо не рухнет, если они уступят взаимному влечению. Ее собственное тело всеми своими чувственными импульсами приветствовало эту идею, давало ей зеленый свет. Но она знает его… сколько? Считая тот день на реке, она в общей сложности провела в обществе Тирни часов пятнадцать. Даже в продвинутом двадцать первом веке полнейшей сексуальной свободы такой темп представлялся ей слишком стремительным.
Что, в сущности, она о нем знает? Что он хорошо умеет слушать и прекрасно пишет статьи в жанре «путевые заметки». Готова ли она на физическую близость с мужчиной, о котором практически ничего не знает? Женщины помоложе назвали бы ее старомодной трусливой недотрогой. Сама Лилли предпочитала считать себя разумной и осмотрительной.
— Нет, Тирни. Мой ответ: «Нет».
— Ладно. — Опять он взглянул на нее с этой кривоватой полуулыбкой: — Честно говоря, если бы мы поменялись ролями, я бы тоже себе не доверял. — Он встал. — Переходим к плану Б. Надо закрыть все вентиляционные ходы в спальне и в ванной, вообще закрыть оба помещения и находиться только в этой комнате. Здесь есть резерв тепла. Могу принести матрац с кровати и положу его для тебя ближе к камину. Я буду спать на одном из диванов, на безопасном расстоянии — метра в полтора от тебя. Но если тебя смущает даже такая близость, скажи, я пойму.
Лилли поднялась на ноги и отряхнулась:
— План Б кажется мне вполне разумным.
— Отлично! Приступаю к практическому воплощению плана. — С этими словами Тирни направился в спальню.
— Тирни?
Он остановился и повернулся к ней.
— Спасибо, что принял мое решение без долгих споров. Ты вел себя ужасно мило.
Тирни выждал несколько мгновений, потом в два широких шага сократил расстояние между ними.
— Я вовсе не так мил.
Глава 13
— Ты когда-нибудь читал книгу пророка Иеремии, Филин?
— Иеремии? Нет, сэр. Не то чтоб сначала до конца.
Только избранные стихи.
Старший спецагент Бегли закрыл Библию. Он читал ее на протяжении последних десяти миль, на преодоление которых спецагенту Уайзу потребовалось чуть ли не два часа.
— Иеремия был истинно божьим человеком.
— Да, сэр.
— Иегова послал его открыть людям истину, которой они не знали и предпочли бы никогда не знать.
У Филина было довольно смутное представление о ветхозаветных пророках, поэтому он неопределенным хмыканьем выразил свое согласие с оценкой Бегли.
— Видишь ли, он их убивает.
Отчаянно стараясь удержать автомобиль на дороге и одновременно следить за мыслью Бегли, Филин мысленно спросил себя, к кому относится вышеупомянутое местоимение «он»: к пророку, к Иегове или к неизвестному злоумышленнику, терроризирующему округ Клири. Он решил, что третий вариант самый верный.
— Вы, скорее всего, правы, сэр. Хотя, если он ограничивает свои действия этим районом — а нам пока не удалось связать данный случай с чем-либо в других частях страны, — можно предположить, что к этому времени какие-то останки уже должны быть найдены.
— Черт, да ты посмотри на этот район! — Бегли потер рукавом расписанное морозным узором стекло, чтобы лучше видеть пейзаж за окном. — Сотни квадратных миль сплошных лесов. Пересеченная
