чужими, пока несущийся корабль догонял и пересекал их световые лучи.
Только один экран, настроенный на сложное затухающее электронное поле, показывал пространство впереди в относительно истинной перспективе. Центром пересечения линий и центром в автоматических конденсаторах был тусклый красный глаз звезды Барнарда. Сначала люди частенько задумчиво глядели на экран, потом смотрели на него все меньше и меньше и наконец стали избегать его.
Комин не мог его избежать. Он снова и снова шел пялить на него глаза. Он не мог перестать думать о нем. Он спросил Питера Кохрана:
— Почему именно звезда Барнарда? Что заставило Баллантайна выбрать ее вместо Центавра?
— Он знал, что у звезды Барнарда есть планеты, — ответил Питер. Он выглядел усталым, дошедшим до последней точки, полным лихорадочного торжества, не позволявшего ему отдыхать. — У нее низкая яркость, и астронавты несколько лет назад смогли визуально отделить ее планеты с помощью телескопа Кейбла. Насчет Альфы и Проксимы Центавра они еще не совсем уверены, вот и была выбрана звезда Барнарда. Конечно, это только начало. Теория Вейсзакера теперь вполне доказана, и она утверждает, что большинство звезд имеет планеты, так что, как видите, это только начало…
Он внезапно прервал себя, так как понял, что говорит слишком быстро, слишком горячо. Молодой врач, что присматривал за Баллантайном и теперь полетел, чтобы присматривать за ними, потому что он был единственным специалистом, по трансурановой медицине, сказал:
— Лучше примите снотворное и немного отдохните, мистер Кохран.
Питер сказал:
— Нет, я хочу снова вернуться к вахтенным журналам.
— Для вахтенных журналов есть много времени.
— Во всяком случае, в них нет ничего нового, — сказал Симон. Его пристальный взгляд, холодный и сверкающий, был устремлен на Комина. — Ваш приятель единственный, кто знает, куда мы летим, не так ли?
— Это вы узнаете, — сказал Комин, — когда мы прибудем туда.
Кренч, врач, и Рот, исследовавшие Баллантайна, и еще один человек из лаборатории Кохранов, сосредоточились на картах, чтобы не влезать в ссору Кохранов.
Комин резко сказал Питеру, Симону и Стенли:
— И прежде чем вы узнаете это, я собираюсь узнать, кто нанял Башбурна, чтобы достать меня.
— Кто из нас?
— Да. Это был один из вас троих. Один из вас имеет недостающие журналы Баллантайна. У вас у всех был удобный случай.
Взгляд Комина был очень ярким, очень твердым. Он, как и остальные, страдал от долгого напряжения. Дела пошли плохо, прежде чем они покинули Луну: накрытый простыней труп Джонни лежал в одной из больших комнат. Гости Сидны истерически требовали узнать, почему не прилетает полиция, почему их держат тут пленниками. И сама Сидна с каменным лицом, не разговаривающая ни с кем. Старый Джон беседовал с ней. Комин не знал, что он сказал, но в Сидне не осталось души.
Старт не задержался. Прошло не более двух дней по земному времени. Питер сделал в точности то, что предсказал Симон. Активность у грузовых шлюзов безумно возросла, рабочие падали с ног от усталости. И когда, невероятно быстро, корабль был готов, Питер связался с властями, и не было времени даже попрощаться.
— Один из вас, — сказал Комин, — нанял убийцу, который застрелил не того. Пока я не знаю, кто именно из вас, но буду знать.
Питер свирепо сказал:
— Вы по-прежнему думаете, что я дал Башбурну пропуск?
— Но пропуск у него был.
Симон подошел и встал перед Коминым.
— Вы не понравились мне с первого взгляда, — сказал он. — И с течением времени вы нравитесь мне все меньше и меньше. Вы слишком много болтаете. Может быть, и неплохо, если кто-нибудь убьет вас.
— Да, — сказал Комин. — А вы видели, как Башбурн выходил из яхты. Вы могли бы остановить его и проверить поддельный пропуск, но не сделали этого.
Стенли поймал Симона за руку и сказал:
— Минутку. Мы не должны сейчас ссориться. Мы…
Доктор Кренч нервно откашлялся.
— Послушайте, мы все сейчас в психологическом напряжении, которое может нас сломать, если мы не будем осторожны. Отдохните. Примите снотворное, успокойтесь. Особенно вы, мистер Кохран.
— Вы говорите так, — сухо сказал Питер, — словно сами пользуетесь снотворным. — Он взглянул на Симона. — Однако, мне кажется, вы правы. Иди, Симон.
— Тебе лучше тоже уйти. Но я больше не буду спорить. Я ухожу и постараюсь уснуть.
Питер вышел из каюты. Симон тоже. Стенли уселся в кресло и тупо уставился в стену. Картежники разговаривали тихими монотонными голосами, словно их мысли были сосредоточены вовсе не на игре.
Комин закурил сигарету и принялся безостановочно ходить взад-вперед в ограниченном пространстве. Тускло горели лампы. Они были достаточно яркими, но в самом свете было что-то неестественное, словно он как-то изменил спектр. Тело Комина дрожало в самой глубине клеток, словно его мучила болезнь. Это мучило всех. Рот сказал, что это какой-то неясный эффект статичности и окружающего энергетического поля. Статическое электричество в ненормальных условиях. Один из факторов риска межзвездного перелета. Это могло быть опасностью. Маленькие факты могли перерасти в большие. Такие мелочи, как недомогание или звук, не затихающий в его ушах.
Комин подумал: Баллантайн тоже слышал его. Весь путь до звезды Барнарда и обратно он слышал его, не мог не слышать. А затем они включили эту проклятую электродрель, и это был он — подвывающий, сводящий с ума, нестерпимый звук, звук дрели…
Комин коротко выругался и сказал:
— Было бы не так плохо, если бы мы двигались.
Рот хмыкнул и хмуро уставился на карты, которые держал в руках.
— Вы движетесь, — сказал он. — Вы покрыли шесть световых лет во много раз быстрее самого света. — Он бросил карты. — Вшивая пара десяток. Я пас. Да, Комин, вы движетесь.
— Но откуда нам это знать? Мы не чувствуем движения, не видим его, даже не слышим.
— Мы принимаем его на веру, — сказал Рот. — Приборы уверяют нас, что мы с огромной скоростью приближаемся к звезде Барнарда. Или она приближается к нам. Кто знает? Движение всегда относительно. Во всяком случае, относительно известной нам Вселенной мы летим со скоростью, гораздо большей возможной — теоретически. Относительно какой-то другой Вселенной или состояния материи мы можем и неподвижно стоять на месте.
— Когда вы, ученые, говорите такое, у меня начинает болеть голова, — сказал Комин. — Все это звучит бессмыслицей.
— Вовсе нет. Теория Грума, на основании которой Баллантайн построил свой двигатель, гласит, что так называемый световой барьер реален и что материя, достигшая сверхсветовой скорости, переходит в другой план атомной вибрации или состояния, создавая закрытый вакуум континуума, в котором энергия не может ни появляться, ни исчезать. Огражденный масс-импульсным полем, корабль питается собой, используя кинетическую энергию, запасенную при первоначальном ускорении. Двигатель работает, но подтверждает это теорию или нет, мы не знаем. Здесь очень интересное искажение времени…
Комин, слушая и понимая лишь наполовину, испытывал нахлынувшее кошмарное чувство нереальности. Он боролся с ним, фиксируя мысли на очень реальной и отвратительной проблеме, стоявшей перед ним.
— …и Викри очень интересовался временем в своих путевых заметках, — говорил Рот. Хронометры работали, но показывали ли они в точности земное время? Не было способа проверить это. Мы говорим, что первый Большой Прыжок занял у них много месяцев. Викри использовал слово «вечность» — очень смутный термин. Сколько времени прошло с тех пор, как мы включили звездный двигатель? Мне кажется,
