даже в голову не могло прийти, что она делает что-то не то. Выросшая среди девиц Летучего эскадрона, она находила вполне естественным следовать своим инстинктам и забираться в постель к молодым людям, которые ей нравились…
Любовь для нее не имела греховного вкуса, и она отдавалась ей радостно, не ведая стеснения, которое порождает скованность. Все казалось ей простым, позволительным, и в самых, казалось бы, необычных галантных ситуациях она не испытывала никакого смущения.
Вот так в пятнадцать лет она и стала любовницей трех своих братьев.
Некоторые чересчур стыдливые историки отказываются верить в эти ужасные мерзости, но автор «Сатирического развода» не оставляет на этот счет никаких сомнений: «Очень скоро к числу своих гнусных побед она смогла прибавить и победу над тремя юными братьями, один из которых, а именно Франциск (будущий герцог Алансонский), продолжал эту кровосмесительную связь до конца своей жизни; Генрих же из-за этого потерял к ней уважение и с тех пор никогда не мог любить ее».
Это обвинение подтвердил и Агриппа д`Обинье.
Но, главное, у нас есть признание самой Маргариты: узнав, что ее брат после того, как стал королем Генрихом III, высказывал недовольство ее поведением, она воскликнула: «Он жалуется, что я провожу время в занятиях любовью, вот это да! Он что, забыл, что первым уложил меня?»
Впрочем, эта кровосмесительная любовь лежит в основе возникновения нового религиозного ордена, что должно хоть немного утешить горюющие души. Дю Вэр рассказывает, «что епископ Грасский, первый капеллан покойной королевы Маргариты, сообщил с ее слов, сказанных ему строго конфиденциально, что учреждение Ордена Святого Духа было осуществлено из любви к ней, потому что цвета Ордена — это ее собственные цвета: бледно-зеленый, золотисто-желтый и сине-фиолетовый; что вензель с двойным М для нее то же, что D и и для Генриха III; что он действительно ее очень любил, хотя у нее к этому не было ни малейшей склонности и что он всегда добивался от нее того, что хотел, только силой…»
Вот почему вплоть до 1830 года весьма важные господа, сами того не ведая, продолжали увековечивать память об этом прискорбном беспутстве.
Когда Маргарите исполнилось восемнадцать, красота ее стала так привлекать мужчин, что у нее появились трудности с выбором. Брюнетка с глазами цвета черного янтаря, она была способна одним своим взглядом воспламенить все вокруг, а кожа ее была такой молочной белизны, что Маргарита из желания похвастаться, да и забавы ради принимала своих любовников в постели, застеленной черным муслином…
Одежда, которую она носила, отличалась редким бесстыдством, поскольку назначение ее состояло в том, чтобы ничего не скрыть из выразительных достоинств хозяйки. «Ее красиво-причудливые одеяния, ее украшения, — пишет Брантом, — приводили к тому, что все вокруг в нее влюблялись, и ни одно платье не осмеливалось скрыть ее великолепную грудь из опасения обеднить то прекрасное зрелище, которое открылось миру; потому что никогда еще человеческому взору не приходилось созерцать ничего красивее, белее, полнее и телеснее того, чем обладала Маргарита. Большинство придворных буквально обмирали при виде такого богатства, в том числе и дамы из самого близкого ее окружения, с которыми я встречался, и коим разрешалось поцеловать ее от избытка восхищения» [3].
Это было как раз то время, когда она влюбилась в своего кузена герцога Генри де Гиза, двадцатилетнего белокурого красавца.
Оба темпераментные и лишенные какой бы то ни было стыдливости, они отдавались любовным играм там, где их настигало желание, будь то в комнате, в саду или на лестнице. Однажды их застали даже в одном из луврских коридоров, где «они занимались вселенским грехом…» [4].
Карл IX, который тогда правил, ничего не знал об этой достаточно далеко зашедшей идиллии вплоть до 25 июня 1570 года. В тот день месье дю Гаст разбудил короля в пять часов утра и подал ему письмо. В полусонном состоянии Карл взял письмо и принялся читать. Но сон его как рукой сняло, когда он понял, что держит в руках любовное послание Маргариты герцогу де Гизу. Слова, употреблявшиеся в нем, были так грубы и непристойны, что не оставляли ни малейшего сомнения относительно характера отношений между корреспондентами.
А надо сказать, что король просто ненавидел де Гиза за ум и широкую образованность.
При одной только мысли, что этот фат, придававший столько блеска и без того могущественному Лотарингскому дому, смог соблазнить его сестру, он впадал в настоящее безумие. Не потрудившись даже одеться, он прямо в ночной рубашке помчался к Екатерине Медичи.
— Читайте, — сказал он.
Королева-мать, как всем известно, обладала умом, на редкость предрасположенным к интригам. И там, где Маргарите виделось лишь увлекательное приключение, способное удовлетворить ее желания, флорентинке почудились козни противников. Желая возбудить гнев короля, она заявила, что де Гиз действует под влиянием амбиций, с единственной целью стать в один прекрасный день мужем одной из дочерей Франции.
— Это преступное оскорбление Вашего величества! — воскликнула она.
Гвардейца охраны послали за Маргаритой, и она явилась с заспанными глазами, не понимая, в чем дело. Не успела она войти в комнату, как король и королева-мать набросились на нее. Нанося ей удары ногами и кулаками, они повалили ее на пол, обзывая «кошелкой, мешком для пожитков, чистильщицей трубок»… И тут нельзя не признать, что оскорблять подобными словами дочь короля совершенно недопустимо.
Маргарита вырвалась из их рук с окровавленным носом, распухшим лицом, растрепанными волосами и. изодранной в клочья одеждой. Вид ее был так жалок, что Екатерина перепугалась, как бы вокруг не догадались о том, что произошло, и приняла меры по восстановлению потерь с помощью компрессов и теплой воды. Мало того, она еще целый час сама зашивала порванное платье дочери.
Но если Екатерина удовлетворилась преподанным Маргарите уроком, то Карлу IX этого было мало. Он пригласил своего сводного брата, бастарда Ангулемского, и поручил ему убить герцога во время очередной охоты, намеченной на следующий день.
— Вот тебе две шпаги, — сказал он брату, — одной из которых ты заколешься сам, если завтра не убьешь Генриха де Гиза!
К счастью, Маргарита прослышала про этот дьявольский план, предупредила любовника, и тот остался дома. Несколько недель спустя, желая создать впечатление, что с этой связью покончено, она убедила герцога жениться на Екатерине Клевской, вдове принца Поркена…
Красавец Генрих согласился на эту меру предосторожности с тем большим послушанием, что втайне он уже давно был частым гостем в постели принцессы…
Во избежание повторения подобных инцидентов следовало как можно быстрее подыскать мужа Маргарите. Королева-мать подумала в связи с этим о сыне Антуана де Бурбона, молодом Генрихе Наваррском, который тогда еще не имел репутации прожженного донжуана, хотя склонность его к этому всем была известна. Жанна д`Альбре, мать Генриха, была предупреждена. Убежденная протестантка, сверхдобродетельная и подозрительная, она презирала женщин, красящих лицо, носила высокие, стоячие воротники и вечно источала какой-то прогорклый запах. Ее очень беспокоило, что придворные нравы могут испортить сына, и потому она попросила передать королеве-матери, что возражает против этого брака.
Екатерина поняла, чего опасается Жанна. Она записала ей полное кротости письмо и пригласила провести несколько дней в замке Шенонсо. «Вам не следует ничего бояться, — убеждала она несколько неуклюже, — потому что я люблю вас и не желаю вам ничего плохого».
Королева Наваррская была задета. В ответ она писала: «Я не знаю, Мадам, почему вы мне сообщаете, что хотели бы видеть моих детей и меня и что совсем не для того, чтобы причинить нам зло; извините меня, если при чтении вашего письма мне захотелось рассмеяться, потому что вы приписываете мне страх, которого никогда не имела и никогда не верила в то, что вы, по словам некоторых, едите маленьких детей…»
Видя, что переговоры не заладились, Екатерина отправила монсеньеров де Бирона и де Кенсе в
