умер.
По столице немедленно поползли слухи об отравлении. Обвиняли двор, Марата, Петиона, якобинцев… Но потом стала известна подлинная причина смерти, поразившая добрых граждан: Мирабо умер, захотев проявить слишком большую доблесть в постели сразу с двумя дамами…
Послушаем, что пишет об этом генерал Тьебо.
«Вскоре стало известно, — пишет он, — что этот атлет, такой же неутомимый в оргиях, как в работе, проявил накануне вечером, за ужином, переходящую все границы неумеренность. Выйдя из-за фатального стола, он лег в еще более фатальную для него постель. Придя тем не менее на следующий день в Собрание, он напугал коллег своим видом, несколькими обмороками и поразил мощью своего гениального ума, преобладавшего над всеми детальными способностями» [48]. У госпожи Ролан мы находим еще некоторые подробности. Она пишет в своих «Воспоминаниях», что «Мирабо устроил веселый ужин в субботу (26 марта) с мадемуазель Кулон, желавшей покорить его. Он пригласил ее к себе и устроил настоящий праздник. На следующий день он отправился за город, где госпожа Леже [49] устроила ему ужасный скандал. Он весьма любезно и успешно ее успокаивал» [50].
Эта мадемуазель Кулон, танцовщица Оперы, была известна своим страстным темпераментом. «Альманах подвигов парижских девиц» так пишет о ней: «Кулон, атласная кожа, крутые бедра и миленькая попка; за ужин и последующее… 5 луи».
По мнению Бриссо, эта очаровательная особа лишила трибуна сил в компании еще одной танцовщицы из Оперы, мадемуазель Элизберг, на оргии в замке Марэ, недалеко от Аржантейя [51]. «Вот те, кто убил его, и не нужно обвинять других людей».
Ситуация довольно быстро приобрела спортивный характер. Мирабо не первый раз оказался в постели с несколькими дамами, но в первый — с двумя танцовщицами Оперы. Это оказалось выше его сил. Чтобы удовлетворить все желания девиц, ему пришлось выпить снадобья, настоянного на шпанских мушках.
Это возбуждающее средство и приблизило его конец.
А ведь в марте 1791 года Мирабо, приобретший необыкновенное влияние на Собрание, сблизился с двором и вел тайные переговоры с королем, надеясь договориться о примирении.
Мы можем, таким образом, утверждать, что две вакханки, сократив на несколько лет жизнь Мирабо, обеспечили триумф революции…
Народ был в отчаянии от этой истории. Если такой могучий во всех отношениях человек мог умереть из-за одной ночной оргии, то что же будет с менее крепкими революционерами?
Все взгляды немедленно обратились к Камиллу Демулену — парижанам был хорошо известен требовательный характер его жены, кроткой Люсиль.
Некоторые патриотические газетенки уже упрекали журналиста в том, что он «пренебрегает делом республики ради сладостей супружеской постели».
Смущенный Камилл искренне покритиковал себя в маленькой поэме, где он сожалел о мягкотелости своих последних статей.
В четверостишии, обращенном к Люсиль, он пишет:
