Моргейну захлестнула вспышка ярости.
– Но вспашка почти закончена, – сказала Мелайна, – и в воскресенье люди будут благословлять поля…
– И выбирать Весеннюю Деву, – подал голос Увейн. – Я был в деревне и видел, как они отбирают самых красивых девушек… Тебя ведь здесь не было в прошлом году, матушка, – обратился он к Моргейне. – Они выбирают самую красивую девушку и называют ее Весенней Девой, и она идет с процессией по полям, когда священник их благословляет… а танцоры пляшут вокруг полей… и несут соломенную фигурку из соломы прошлого урожая. Отцу Эйану это не нравится, хоть я и не понимаю, почему – это ведь так красиво…
Священник кашлянул и сказал, словно бы сам себе:
– Благословения церкви вполне довольно. Если слово Божье позволяет полям цвести и зеленеть – чего же еще нам нужно? Соломенное чучело, которое они носят, – это память о тех скверных временах, когда людей и животных сжигали заживо, чтоб их жизнь дала полям плодородие, а Весенняя Дева – воспоминание о… – нет, я лучше не буду при детях рассказывать о столь нечестивом языческом обычае!
– Были времена, – сказал Акколон, обращаясь к Моргейне, – когда Весенней Девой – равно как и Хозяйкой урожая – была королева этой земли, и это она совершала обряд на полях, чтобы принести им жизнь и плодородие.
Моргейна увидела на его руках бледные синие силуэты змей Авалона.
Мелайна перекрестилась и чопорно произнесла:
– Слава Богу, что мы живем среди цивилизованных людей!
– Я сомневаюсь, чтобы тебе предложили исполнять этот обряд, госпожа моя невестка, – заметил Акколон.
– Нет, – заявил Увейн, бестактный, как всякий мальчишка, – она не настолько красивая. А вот наша матушка – красивая. Правда, Акколон?
– Я рад, что ты считаешь мою королеву красивой, – поспешно вмешался Уриенс, – но что прошло, то прошло. Мы не будем сжигать в полях кошек и овец и не будем убивать королевского козла отпущения, чтобы разбрызгать его кровь по полю. И мы больше не нуждаемся в том, чтобы королева благословляла поля подобным образом.
Вскоре домашние отправились отдыхать. Моргейна последней встала из-за стола и отправилась проверить, все ли двери заперты. А затем, прихватив маленькую лампу, она пошла посмотреть, постелили ли Акколону – комнату, что прежде принадлежала ему, теперь занимал Увейн со своими сводными братьями.
– Тебе ничего не нужно?
– Ничего, – отозвался Акколон. – Разве что даму, которая украсила бы собою мои покои. Мой отец – счастливый человек, леди. И ты заслужила того, чтобы стать женой короля, а не младшего сына короля.
– Неужели ты никогда не перестанешь упрекать меня?! – взорвалась Моргейна. – Я же тебе сказала: у меня не было выбора!
– Но ты дала слово мне!
Кровь отхлынула от лица Моргейны. Она сжала губы.
– Сделанного не воротишь, Акколон.
Она взяла лампу и повернулась, собираясь уходить. Акколон произнес ей вдогонку – почти угрожающе:
– Я не считаю, что между нами все кончено, леди!
Моргейна не ответила. Она поспешно прошла по коридору в покои, которые делила с Уриенсом. Там ее ждала одна из дам, чтоб помочь ей снять платье, но Моргейна отослала ее. Уриенс уселся на край кровати и простонал:
– Даже эти туфли слишком жесткие для меня! Ох, до чего же приятно отправится на отдых!
– Значит, тебе нужно хорошенько отдохнуть, мой лорд.
– Нет, – отозвался он, – завтра нужно благословлять поля… Возможно, нам следует радоваться, что мы живем в цивилизованной стране и королю с королевой больше не нужно при всех возлежать друг с другом, дабы призвать на поля благословение. Но может быть, дорогая моя леди, в канун праздника мы устроим свое собственное благословение – здесь, в наших покоях? Что ты на это скажешь?
Моргейна вздохнула. Все это время она с величайшей щепетильностью заботилась о гордости своего стареющего мужа; он пользовался ее телом нечасто и довольно неуклюже, но Моргейна никогда не давала ему понять, что его мужские способности далеки от совершенства. Но Акколон пробудил в ней и без того отдававшую болью память о годах, проведенных на Авалоне – факелы, движущиеся к вершине холма, костры Белтайна и девы, ожидающие на вспаханных полях… И вот сегодня она услышала, как какой-то жалкий священник насмехается над тем, что было для нее величайшей святыней. А теперь даже Уриенс обратил все это в насмешку.
– Я бы сказала, что лучше уж никакого благословения, чем то, которое можем дать мы с тобой. Я стара и бесплодна, да и ты уже не тот король, который может дать полям жизненную силу!
Уриенс удивленно уставился на жену. За весь год, который они прожили вместе, Моргейна не сказала ему ни единого резкого слова. И теперь он был так потрясен, что даже не подумал одернуть ее.
– Конечно, ты права, – тихо сказал он. – Ну, что ж, значит, оставим это молодым. Ложись спать, Моргейна.
Но когда она улеглась рядом с ним, он лежал неподвижно, и лишь через некоторое время робко обнял ее за плечи. Моргейна уже успела пожалеть о своих жестоких словах… Ей было холодно и одиноко. Она лежала, прикусив губу, чтобы не расплакаться. Но когда Уриенс попытался заговорить с ней, она притворилась, будто спит.
День летнего солнцестояния выдался ясным. Моргейна, проснувшись на рассвете, сразу же поняла, что хоть она и не раз говорила себе, будто перестала чуять подобные вещи, но нынешнее лето что-то пробудило в ней. Одевшись, она бесстрастно взглянула на спящего мужа.
Она вела себя, как дура. И зачем только она безропотно приняла слова Артура? Побоялась поссорить его с другим королем? Если он не в силах удержать свой трон без помощи женщины, возможно, он вообще его недостоин. Он отступник, он предал Авалон. Он отдал ее в руки другого отступника. А она покорно согласилась со всем, что они решили за нее.
