глубокое отвращение.
Акколон оставил дверь приоткрытой. Моргейна проскользнула в комнату – сердце ее бешено колотилось, – и захлопнула дверь; она тут же очутилась в жадных объятиях Акколона и тело ее затопила неистовая жизненная сила. Акколон припал к ее губам – похоже было, что он изголодался не меньше самой Моргейны… Ей казалось, что все отчаянье и скорбь этой зимы исчезли, а сама она превратилась в тающий лед, что грозил вот-вот обернуться половодьем… Моргейна всем телом прижалась к Акколону, едва сдерживаясь, чтобы не расплакаться.
Сколько она ни твердила себе, что Акколон для нее – всего лишь жрец Богини, что она не позволит, дабы их связали личные чувства, – все это развеялось перед лицом вспыхнувшего в ней неистового желания. Она всей душой презирала Гвенвифар: ведь та допустила, чтобы при дворе разгорелся скандал и чтобы люди начали насмехаться над королем, не способным призвать к порядку собственную жену. Но теперь, когда Акколон обнял ее, все доводы Моргейны рассыпались в прах. Моргейна обмякла и позволила возлюбленному отнести себя на кровать.
Глава 2
Когда Моргейна выскользнула из-под бока Акколона, стояла глубокая ночь. Акколон крепко спал. Моргейна легонько погладила его по волосам, нежно поцеловала и вышла из комнаты. Сама она так и не спала, – боялась, что проспит слишком долго и не заметит наступление дня. Сейчас же до восхода оставалось около часа. Моргейна потерла глаза, пытаясь унять немилосердную резь. Где-то залаяла собака, заплакал ребенок – на него тут же шикнули; из сада донесся щебет птиц. Выглянув сквозь узкое окно в каменной стене, Моргейна подумала:
Внезапно кто-то грубо схватил ее за руку. Послышался хриплый голос Аваллоха:
– Что это ты шныряешь по дому в такую рань, а, девица? Очевидно, он обознался и принял Моргейну за служанку; некоторые из них, благодаря крови Древнего народа, были невысокими и темноволосыми.
– Отпусти меня, Аваллох, – сказала Моргейна, взглянув в смутно виднеющееся лицо своего старшего пасынка. За прошедшие годы Аваллох отяжелел, обрюзг, и подбородок его заплыл жиром; маленькие его глазки были близко посажены. Акколон и Увейн были красивы, и видно было, что и Уриенс был когда-то по-своему интересным мужчиной. Но не Аваллох.
– О, госпожа моя матушка! – воскликнул он, отступив и преувеличенно учтиво поклонившись Моргейне. – И все же я спрашиваю еще раз: что ты делаешь здесь в этот час?
При этом Аваллох так и не отпустил ее. Моргейна стряхнула его руку, словно надоедливого жука.
– Я что, должна перед тобой отчитываться? Это мой дом, и я хожу по нему, когда захочу. Иного ответа ты не получишь.
– Неужто ты начал играть с чарами и Зрением? – презрительно поинтересовалась Моргейна.
Аваллох перешел на заговорщицкий шепот.
– Я понимаю, ты скучаешь – ты ведь замужем за человеком, который тебе годится в деды… Но я не стану огорчать отца и рассказывать ему, где проводит ночи его жена, при условии… – он обнял Моргейну и с силой привлек к себе. Наклонившись, Аваллох куснул женщину за шею, оцарапав ее лицо небритой щекой. -… при условии, что ты уделишь часть этих ночей мне.
Моргейна высвободилась из его объятий и попыталась перевести все в шутку.
– Да будет тебе, Аваллох! Зачем тебе сдалась твоя старуха-мачеха, если тебе принадлежит Весенняя Дева и все хорошенькие юные девушки в деревне…
– Но ты всегда казалась мне красивой женщиной, – ответил Аваллох, погладил Моргейну по плечу и попытался запустить руку в вырез не до конца зашнурованного платья. Моргейна снова отодвинулась, и лицо Аваллоха исказилось в злобной гримасе. – Нечего тут разыгрывать передо мной невинную скромницу! Кто это был, Акколон или Увейн? Или оба сразу?
– Увейн – мой сын! – возмутилась Моргейна. – Он не знает иной матери, кроме меня!
– И что, я должен верить, что это тебя остановит, леди Моргейна? При дворе Артура поговаривают, будто ты была любовницей Ланселета, и пыталась отбить его у королевы, и делила постель с Мерлином – и даже вступила в противозаконную связь с родным братом. Потому-то король и отослал тебя от двора, – чтобы ты прекратила отвращать его от христианской жизни. Так что мешает тебе спать с пасынком? Да, госпожа, а Уриенс знает, что он взял в жены распутницу и кровосмесительницу?
– Уриенс знает обо мне все, что ему нужно знать! – отрезала Моргейна и сама удивилась тому, насколько спокойно звучит ее голос. – Что же касается Мерлина, ни он, ни я тогда не состояли в браке, а христианские законы нас не беспокоили. Твой отец знает об этом и ни в чем меня не винит. Если же кто и имеет право упрекать меня за то, как я себя вела за годы, прожитые в браке, так это он, и никто иной. Перед ним я и отвечу, если он того потребует, – а перед тобой я отчитываться не обязана, сэр Аваллох! Теперь же я отправляюсь к себе и приказываю тебе поступить так же.
– Ты мне еще будешь ссылаться на языческие законы Авалона? – прорычал Аваллох. – Шлюха! Как ты смеешь заявлять, будто ты добродетельна…
Он сгреб Моргейну в охапку и жадно впился в ее губы. Моргейна ударила его сомкнутыми пальцами в живот. Аваллох охнул и, выругавшись, отпустил ее.
– Я ничего не заявляю! – гневно произнесла Моргейна. – Я не собираюсь отчитываться перед тобой! А если ты нажалуешься Уриенсу, я расскажу ему, что ты прикасался ко мне отнюдь не так, как надлежит прикасаться к жене своего отца – и посмотрим, кому он поверит!
– Не забывай, леди, – огрызнулся Аваллох, – ты можешь дурачить моего отца как тебе угодно, но он стар, и однажды я стану королем этой страны! И можешь не сомневаться: я ни дня не буду нянчиться с теми, кто живет здесь лишь потому, что отец мой не может забыть, что некогда он носил змей!
– Просто изумительно! – с презрением отозвалась Моргейна. – Сперва ты посягаешь на жену своего отца, а потом похваляешься, каким хорошим христианином станешь, когда заполучишь отцовские земли!
– Ты первая околдовала меня! Шлюха! Моргейна не удержалась от смеха.
– Околдовывать тебя? Зачем? Аваллох, даже если бы ты оказался вдруг единственным мужчиной на этой земле, я бы лучше стала делить постель с дворовым псом! Пускай твой отец годится мне в деды – я куда охотнее буду спать с ним, чем с тобой! Или ты думаешь, что я завидую Мелайне, которая поет от радости каждый раз, как ты во время праздника урожая или весенней пахоты уходишь в деревню? Если бы я и наложила на тебя какие-то чары, то не затем, чтобы потешить твое мужское достоинство, а лишь затем, чтобы иссушить его! А теперь отпусти меня и убирайся туда, откуда пришел! И если ты еще хоть раз коснешься меня хотя бы пальцем, то клянусь – я лишу тебя мужской силы!
Аваллох верил, что она и вправду на это способна; это видно было по тому, как стремительно он ринулся прочь. Но отец Эйан непременно услышит об этом и расспросит ее, и Акколона, и всех слуг, и снова
