ребенка, не зная мужчины?» Но при священном звуке колоколов что-то внутри ее словно умерло, рассыпалось в прах, сжалось в комочек, и по лицу потоком хлынули слезы.
– Леди, ты больна?
Моргейна покачала головой.
– Нет, – твердо проговорила она, – на мгновение мне сделалось дурно. – Она набрала в грудь побольше воздуха. Артура в ладье нет, – конечно же, нет, Мерлин повел его Сокрытым путем. «Богиня едина, – Дева Мария, Великая Мать, Охотница… и я причастна к Ее величию». Моргейна сделала ограждающий жест и вновь воздела руки, мгновенно задернув завесу тумана, сквозь которую ладья попадет на Авалон.
Вечерело, но, несмотря на голод и усталость, Моргейна направилась прямиком к обители Владычицы. Но у дверей путь ей преградила жрица.
– Сейчас Владычица никого не примет.
– Чушь, – бросила Моргейна, чувствуя, как сквозь милосердное оцепенение пробивается гнев, и надеясь, что заслон выстоит до тех пор, пока она не объяснится с Вивианой. – Я – ее родственница, спроси, могу ли я войти.
Жрица ушла, но тут же вернулась со словами:
– Владычица сказала: «Пусть Моргейна немедленно возвращается в Дом дев, в должный срок я с ней поговорю».
В ослеплении яростью Моргейна уже была готова оттолкнуть прислужницу и ворваться в дом Вивианы. Но благоговейный страх удержал ее. Она понятия не имела, что за кара ждет жрицу, преступившую обет послушания, но сквозь бешенство и гнев пробился тихий, холодный голос разума, подсказывая: лучше бы выяснить это как-нибудь иначе. Моргейна вдохнула поглубже, лицо ее приняло выражение, подобающее жрице, покорно поклонилась и ушла. Слезы, что ей удалось сдержать при звуке церковных колоколов на Озере, вновь защипали глаза, и на мгновение она устало пожалела, что не в силах дать им воли. Наконец-то она одна в Доме дев, в своей тихой комнатке, где можно выплакаться всласть, да только слезы упрямо не текут, остались лишь смятение, боль и гнев, выхода которому нет. Ощущение было такое, словно и тело ее, и душа стянулись в один тугой узел боли.
Вивиана прислала за нею только через десять дней; полная луна, сиявшая в ночь триумфа Увенчанного Рогами, убыла до тусклого угасающего осколочка. К тому времени как одна из младших жриц принесла известие, что Вивиана требует ее к себе, внутри у Моргейны все кипело яростью.
«Она играла мною, как я играю на арфе», – эти слова звенели в ее сознании снова и снова, так что в первый момент, заслышав доносящуюся из обители Вивианы мелодию арфы, Моргейна сочла ее эхом собственных горьких мыслей. А потом подумала было, что это играет Вивиана. Но за годы, проведенные на Авалоне, Моргейна обрела немалые познания в музыке, она знала звук Вивиановой арфы: Владычица играла в лучшем случае весьма посредственно.
Моргейна прислушалась, против воли задумавшись, что же это за музыкант. Талиесин? Девушка знала: до того как стать Мерлином, он был величайшим из бардов и славился по всей Британии. Ей часто доводилось слышать его игру в дни великих Празднеств и на самых торжественных обрядах, но сейчас руки его состарились. Искусство их не умалилось, но даже в лучшие дни таких звуков ему не извлечь – это новый арфист, она в жизни своей его не слышала. И, еще не видя инструмента, Моргейна знала: эта арфа крупнее Талиесиновой, а пальцы незнакомого музыканта разговаривают со струнами, точно зачаровав их волшебными чарами.
Некогда Вивиана рассказывала ей одно древнее предание дальних земель, историю о барде, под игру которого круги камней принимались водить хоровод, а деревья роняли листья в знак скорби, а когда он сошел в страну мертвых, тамошние суровые судьи смягчились и позволили ему увести свою возлюбленную. Моргейна недвижно застыла у двери, мир вокруг нее тонул в музыке. Внезапно девушке почудилось, что невыплаканные рыдания, скопившиеся в ней за последние десять дней, готовы вновь прорваться, что гнев растает в слезах, дай она лишь волю, и слезы смоют обиды, превращая ее в слабую, беспомощную девчонку. Моргейна резко толкнула дверь и бесцеремонно вошла.
Там был Мерлин Талиесин, но играл не он, сцепив руки на коленях, старик наклонился вперед, внимательно вслушиваясь. И Вивиана тоже, в простом домашнем платье, устроилась не на обычном своем месте, но подальше от огня, почетное место она отвела незнакомому арфисту.
То был молодой человек в зеленой одежде барда, гладко выбритый на римский манер, вьющиеся волосы чуть темнее ржавчины на железе. Глубоко посаженные глаза, лоб, что кажется чересчур большим для него… и хотя Моргейна в силу неведомой причины ожидала, что глаза эти окажутся темными, вопреки ожиданию они сверкнули пронзительной синевой. Музыкант нахмурился, раздосадованный тем, что его прервали, пальцы его замерли на середине аккорда.
Вивиана тоже осталась недовольна подобной неучтивостью, но от замечаний воздержалась.
– Иди сюда, Моргейна, присядь рядом со мной. Я знаю, как ты любишь музыку, вот и подумала, что тебе захочется послушать Кевина Арфиста.
– Я слушала снаружи.
– Так заходи и послушай изнутри, – улыбнулся Мерлин. – Он на Авалоне впервые, но я подумал, может статься, ему есть чему поучить нас.
Моргейна вошла и присела на скамеечку рядом с Вивианой.
– Моя родственница, Моргейна, сэр, она тоже принадлежит к королевскому роду Авалона, – представила девушку Верховная жрица. – Кевин, ты видишь перед собою ту, что спустя годы станет Владычицей.
Моргейна вздрогнула от изумления: никогда прежде не подозревала она, что именно такой удел предназначила для нее Вивиана. Но гнев тотчас же затмил нахлынувшую радость: «Она думает, достаточно мне польстить, и я прибегу лизать ей ноги, точно собачонка!»
– Пусть день сей придет не скоро, о Владычица Авалона, и пусть мудрость твоя еще долго направляет нас, – учтиво отозвался Кевин. На их языке он говорил так, словно хорошо его выучил, – девушка готова была поклясться, что наречие это для него не родное, он чуть заметно запинался, задумывался на мгновение, прежде чем произнести то или иное слово, хотя произношение оказалось почти безупречным. Ну что ж, слух-то у него музыкальный, в конце концов! Лет ему, предположила Моргейна, около тридцати, может, чуть больше. Однако этим беглым осмотром, выявившим синеву глаз, девушка и ограничилась: взгляд ее приковала огромная арфа у него на коленях.
Как она и догадывалась, арфа и впрямь оказалась крупнее той, на которой играл Талиесин в дни великих Празднеств. Сработана она была из темного, с красным отливом, блестящего дерева, совершенно не похожего на светлую древесину ивы, из которой вырезали арфы Авалона; уж не дерево ли наделило ее таким мягким и в то же время искрометным голосом, задумалась про себя девушка. Изгибы арфы поражали изяществом, точно очертания облака, колки были вырезаны из невиданной светлой кости, а на корпусе чья-то рука начертала рунические знаки, Моргейне непонятные, а ведь она, как любая образованная женщина, выучилась читать и писать по-гречески. Кевин проследил ее испытывающий взгляд, и недовольства в нем вроде бы поубавилось.
– А, ты любуешься Моей Леди. – Он ласково провел ладонью по темному дереву. – Такое имя я ей дал, когда ее для меня сделали – то был дар короля. Она – единственная женщина, будь то дева или замужняя матрона, ласкать которую мне всегда в радость и чей голос мне никогда не приедается.
Вивиана улыбнулась арфисту:
– Мало кто из мужчин может похвастаться столь верной возлюбленной.
Губы его изогнулись в циничной улыбке.
– О, как все женщины, она откликнется на любую ласкающую ее руку, но, думаю, она знает, что я лучше всех умею будить в ней трепет одним лишь прикосновением, и, будучи распутницей, как все женщины, она, конечно же, любит меня больше прочих.
– Сдается мне, о женщинах из плоти и крови ты невысокого мнения, – промолвила Вивиана.
– Так оно и есть, Владычица. Богиня, разумеется, не в счет… – Эти слова он произнес чуть нараспев, но не то чтобы насмешливо. – Иной любовницы, кроме Моей Леди, мне и не нужно: она никогда не бранится, если я ею пренебрегаю, но неизменно нежна и приветлива.
– Возможно, – предположила Моргейна, поднимая взгляд, – ты обращаешься с ней куда лучше, чем
