неусыпной деятельностью и крайним напряжением воли удерживая яростных духов, готовых каждую минуту растерзать его звериными челюстями. Целый сонм враждебных чудовищ стережёт каждый шаг мага и следит, не забудет ли он, не упустит ли он какую-либо маленькую предосторожность, чтобы хищно ринуться на него. Представь себе заклинателя, проводящего дни и ночи в клетке бешеных собак или ядовитых змей, ярость которых он едва обуздывает ударами бича и калёным железом, — вот что такое жизнь мага. И в награду за эту беспрерывную пытку получает он вынужденную службу мелких бесов, малосведущих, далеко не всесильных, всегда коварных, всегда готовых на предательство и на всякую низость.
Эти возражения Ренаты были мне сладостны, как свет солнца сквозь дождь, потому что здесь, в первый раз, увидел я в ней заботу о моей судьбе, но всё же я, не колеблясь, ответил:
— Я готов согласиться, что всё это так, но страх ещё никогда не удерживал меня. Злые духи сотворены Богом, но лишены его благодати и, как всё в природе, кроме личной и всемогущей воли Творца, не могут не быть подчинены естественным законам. Остаётся только познать эти законы, и мы будем в силах управлять демонами, как ныне пользуемся силами ветров для движения кораблей. Нет сомнения, что ветер безмерно сильнее человека, и порою буря разбивает суда в щепы, но обычно капитан приводит свой груз к пристани. Знаю, что я подвергаю наш корабль, и тебя на нём, большой опасности, увеличивая парусность под штормом, но иного средства у нас нет.
После этих моих слов наш разговор прекратился.
Скоро пришлось мне убедиться, что Рената, возражая мне, говорила многое против своего убеждения и что магия и тайные знания имели для неё притягательную силу ещё большую, нежели для меня. Однако, сохраняя свою роль, она довольно долгое время делала вид, что пренебрегает моими занятиями, и не хотела оказать мне ни малейшей помощи в работе, так что приходилось мне, совсем одному, преодолевать первые, как всегда, самые трудные, повороты нового пути.
В годы моей студенческой жизни был мне знаком один торговец книгами, живший на Красной Горе, старый чудак, по имени Яков Глок, которому я, бывало, когда оставался без денег, сбывал или закладывал свои учебники. В его-то лавку и задумал я закинуть удочку рыбака, ибо помнил, что он интересовался книгами по астрологии, по алхимии и по магии, кажется, и сам погружённый в изыскания философского камня.
Лавка Глока не переменилась нисколько за десять лет, и я почувствовал себя опять студентом, когда, переступив порог, очутился в темноватой каморке, с единственной дверью на улицу и без окон, набитой ворохами всевозможных книг, то старых, писанных, то новых, печатных, то подержанных, то свежих, то в пёстрых обложках, то в кожаных переплётах с застёжками. Сам Яков Глок, среди многоярусных полок, аккуратных столбиков из in-quarto и беспорядочных груд из боевых листков, сидел на поломанной скамье, владыкою всех этих манускриптов, опускулов[23] и фолиантов, запертых в его лавке, словно ветры в пещере Эола. Увидя меня, Глок опустил очки на нос, положил гравюру, которую рассматривал, на колена, повернул ко мне небритый подбородок и стал ждать, что я скажу, конечно, не признавая во мне старого знакомого.
Припоминая характер Глока, я начал издалека, назвался проезжим учёным, сказал, что много слышал о его богатом собрании и что нарочно прибыл в город Кёльн, имея в виду написать сочинение по некоторым вопросам богословия, соприкасающимся с магией, чтобы приобрести нужные книги. Выслушав мою речь, Глок долго смотрел на меня, по-стариковски шевеля губами, потом поднял опять очки на глаза, взялся за гравюру и сказал:
— Я торгую только книгами, одобренными Церковью. Поезжайте на ярмарку во Франкфурт: там вы получите всё, что вам нужно.
Я понял, что старик боится, не шпион ли я инквизитора, всячески постарался разуверить его в этом и упомянул, что в прежние годы его торговля славилась на всю Германию тем, что у него, как в сокровищнице лидийского Креза, можно было найти всё на все вкусы.
Поддавшись на лесть, Глок заворчал в ответ:
— Мало ли что прежде бывало! Разве наш Кёльн теперь тот же? У нас здесь считалось студентов столько же, сколько во всех других немецких университетах вместе, а теперь меньше, чем в любом. На что теперь кёльнцам книги, когда у нас пошли такие попы, как Иоганн Райм [lxviii], который едва умеет пролопотать мессу и вряд ли в силах прочитать по-латыни часы!
Таким образом, разговор был завязан; я поддакнул старику, напомнил ему счастливые времена Кёльна, навёл его на разговор о книгах и издателях и покорно целый час слушал его восхваления славных печатников, от Ульриха Целля до Иоганна Сотера, похвалы несравненным изданиям Альдо Мануция и Генриха Стефана и рассуждения о преимуществах разных почерков и разных шрифтов, как готический, римский, антиква, батард, курсив[lxix]. В награду за то, прощаясь со мной, старик сказал мне более добродушно:
— А вы, милостивый господин, заходите ещё; мы с вами пороемся в этих грудах, — может, что- нибудь и найдём для вас подходящее: мало ли что мне в лавку ветром заносит, хе-хе-хе!
На следующий день я, конечно, не преминул опять быть у Глока, и он встретил меня, как доброго приятеля. Опять промучив меня разговорами немалое время, он потом продал мне крохотное opusculum, отпечатанное в Кёльне: “Das Geheimniss der heiligen Gertrudis zur Eriangung zeitlicher Schatze u. Guter”[24], одно из самых непонятных сочинений, какие я когда-либо читал, и мне совершенно непригодное, причём взял с меня за него несообразную цену в пять гульденов. Зато ещё через день Глок уже позволил мне рыться в его сокровищах, и я выловил там несколько рукописей, наполненных заклинаниями и магическими фигурами, под заманчивыми заглавиями: “Buch Mosis und dreifacher Hollenzwang”, “Machtige Beschworungen der hollischen Geister”, “Hauptzwang der Geister zu menschlichen Diensten”[25] и т. п.[lxx], за которые все мне пришлось платить очень щедро. Потом, продолжая нырять изо дня в день, как ловец жемчуга, в волны книг, выловил я постепенно, с благосклонной помощью Глока, чуть не целую библиотеку, причём он уговаривал меня не гнушаться даже сочинениями, направленными против магии, каковы, например, нелепая старая книжка, со скверными рисунками, Ульриха Молитора “De lamiis et phitonicis mulieribus”, пустое opusculum Мартина Плантша “De sagis maleficiis”, знаменитое сочинение Инститора и Якова Шпренгера “Malleus maleficarum”[26],[lxxi] прямо имеющее целью облегчить судьям распознание, обличение и наказание ведьм, и даже трактат знаменитого плохой славой доминиканца, врага гуманистов, Якова Гогстратена: “Quam graviter peccant quaerentes auxilium a maleficis”[27].
Когда же Глок нашёл, что сбыл мне весь залежавшийся в его лавке товар, он растворил передо мною шкаф, где хранились у него действительно научные сочинения по этой части, и для меня открылся словно Новый Свет, ещё более поразительный, чем поля и долины Новой Испании. Тут наконец попали в мои руки творения Альберта Великого, Арнольда де Вилланова, Рогерия Бакона, Роберта Английского, Ансельма Пармезанского, Пикатрикса Испанского, сочинения аббата Тритгемия, в том числе его удивительные “Philosophia naturalis” и “Antipalus maleficiorum”, труд Петра Апонского “Elementa magica”[28], в котором полнота обзора сочеталась с ясностью изложения, и после всего книга, которая привела в систему все собранные таким образом знания и озарила их светом истинно философского отношения к явлениям: “Henrici Cornelii Agrippae ab Nettesheym, de Occulta Philosophia libri tres”[29], с рукописной четвёртой частью. Это последнее сочинение Глок продал мне также по дорогой цене, называя издание тайным и ссылаясь на то, что на титуле не были означены ни место печатания, ни год; но после узнал я, что книга была отпечатана в Кёльне, всего несколько месяцев назад, и притом с привилегией его величества императора, — и только дополнительная четвёртая часть представляла некоторую редкость, так как автор, опасаясь преследований, не решился предать её типографскому станку[lxxii].
Впрочем, я не сохранил дурных чувств по отношению к Глоку, хотя он и много перетаскал у меня денег и немало истомил меня своими беседами. В конце концов он всё же снабдил меня всеми нужными мне пособиями, а в старческой его болтовне попадалось немало вещей для меня не только полезных, но прямо необходимых. Я пропускал сквозь уши его речи об “уксусе мудрецов”, о “голове ворона”, “льве зелёном” и “красном”, о “парусах Тезея” и тому подобных вещах[lxxiii], для меня лишних, равно как и его рассказы о знаменитых алхимиках и их баснословных обогащениях, — но
