Вход в Концертный зал мадам Минченко не поражал ни размерами, ни роскошью: всего лишь одна из многих общедоступных входных дверей, расположенных на разных уровнях. Николь чмокнула Бела и упорхнула прочь. Цилиндрические коридоры еще не заполонила толпа, ведь они пришли рано, чтобы у Николь было время пройти за кулисы и переодеться. А потому Майлз не был готов к тому зрелищу, которое предстало перед ними.
Это была громадная сфера. Почти треть ее занимало круглое окно, выходившее на затененную сторону станции, и таким образом сама вселенная, густо усыпанная яркими звездами, превращалась в декорацию. Катерина порывисто схватила его за руку, а Ройс тихонько ахнул. Майлз создалось ощущение, будто он вплыл в гигантский улей, поскольку остальная часть сферы была разделена на шестиугольные ячейки, которые походили на окаймленные серебром соты, полные самоцветов. Они проплыли вперед, к центру зала, и при более близком рассмотрении соты оказались обитыми бархатом ложами для зрителей, варьирующимися по размеру от уютных ниш для одного посетителя до секций, достаточно просторных для компании из десяти человек, если эти десять — квадди, не волочащие за собой длинные бесполезные ноги. Кое-где среди них встречались другие выходы и сектора, представлявшие собой темные плоские панели разнообразной формы. Майлз сперва попытался привязать к пространству зала привычные понятия верха и низа, но стоило ему моргнуть, и зал как будто повернулся — и он уже не мог определить, вверху это окно, внизу или сбоку от него. Думать, что оно внизу, было страшнее всего, поскольку тогда создавалось головокружительное впечатление, что ты падаешь в безбрежный звездный колодец.
Когда они наглазелись вволю, капельдинер-квадди с реактивным двигателем на поясе взял их на буксир и мягко направил в забронированную для них шестиугольную ложу. Она была отделана темной, мягкой звукопоглощающей обивкой и снабжена удобными поручнями и собственным освещением — оно-то и было теми самоцветами, что виднелись издали.
В их просторной ложе промелькнул чей-то темный силуэт — приблизившись, Майлз разглядел женщину-квадди. Она была стройной и длиннорукой; легкие, очень светлые короткие волосы окружали ее голову подобно ореолу, напомнив ему сказочных русалок. Скулы, ради которых мужчины готовы драться на дуэли или слагать безвкусные вирши. Из-за которых они могут спиться. Или еще хуже — дезертировать из своей части. Она была облачена обтягивающий костюм черного бархата с узенькой белой кружевной оборкой у горла. Манжет на… правом нижнем рукаве — не брючине, решил для себя Майлз — был расстегнут, чтобы в него пролезла наложенная на руку заполненная воздухом шина, до боли знакомая Майлзу по юности с вечными переломами хрупких костей. Лишь одна эта неловкая деталь грубо нарушала общее великолепие ее облика.
Майлз сразу понял, что перед ним Гарнет Пятая, но дождался, пока их должным образом представят друг другу — что Бел не замедлил сделать. Новые знакомые пожали друг другу руки; Майлз обнаружил, что хватка у девушки атлетически-крепкая.
— Благодарю вас за то, что так быстро заполучили для нас эти… — слово “места” здесь не подходит, — это пространство, — промолвил Майлз, выпуская ее изящную верхнюю руку. — Я так понимаю, нам выпало счастье увидеть некую блестящую работу. — Он уже выяснил, что слово “работа” обладает в Пространстве Квадди особой звучностью, как слово “честь” — на Барраяре.
— Всегда пожалуйста, лорд Форкосиган. — Голос ее был мелодичен; лицо ее хранило сдержанное, почти ироничное выражение, но в глубине лиственно-зеленых глаз просвечивало беспокойство.
Майлз указал раскрытой ладонью на ее сломанную руку:
— Позвольте мне выразить личные извинения за скверное поведение некоторых наших людей. Они будут наказаны за это, как только мы заполучим их обратно. Пожалуйста, не судите всех барраярцев по нашим худшим представителям. — “Ну, уж по
Она коротко улыбнулась. — И не собираюсь, ведь я знакома и с лучшими из них. — Тревога, таившаяся в ее глазах, наконец прозвенела в ее голосе: — Дмитрий — что с ним будет? — Ну, это в большой степени зависит от самого Дмитрия. — Тут Майлз осознал, что и его уговоры тоже могут повлиять на исход дела. — Когда он будет освобожден и вернется на службу, последствия могут быть самые разные: от незначительной черной метки в его досье — знаете, он не должен был снимать комм-браслет во время увольнительной, как раз по той причине, о которой непосчастливилось узнать на собственном опыте — до весьма серьезного обвинения в попытке дезертировать. Если, конечно, он не отзовет своего прошения об убежище, прежде чем ему откажут.
Она на миг упрямо стиснула зубы.
— Возможно, ему и не будет отказано.
— Даже если убежище будет ему предоставлено, долгосрочные последствия будут куда сложнее, чем вы, вероятно, предполагаете. С той минуты, когда его прошение будет рассмотрено, он будет безоговорочно виновен в дезертирстве. Он будет навсегда изгнан с родины, и никогда не сможет вернуться повидать семью. Сейчас, в приливе… чувств, Барраяр кажется ему миром, который и потерять не жалко, но я думаю… я уверен, что позже он глубоко пожалеет. — Он думал о тоске База Джезека, на долгие годы изгнанного с Барраяра из-за еще менее удачно разрешенного конфликта. — Мичман Корбо может и иначе, пусть и не так быстро, попасть сюда, если желание быть с вами — истинное его намерение, а не сиюминутная прихоть. На это уйдет чуть больше времени, однако такой вариант нанесет ему гораздо меньше вреда — в конце концов, от этого решения зависит вся его оставшаяся жизнь.
Она нахмурилась.
— А барраярские военные не расстреляют его, не казнят? Не могут его… прикончить из-за угла?
— Мы не воюем с Союзом. — “Во всяком случае, пока”. Для того, чтобы развязать войну, понадобится куда более серьезная геройская оплошность, чем то, что здесь уже наворотили, но, наверное, ему не следовало недооценивать своих соотечественников-барраярцев. И, по его мнению, Корбо не был настолько важной политической фигурой, чтобы его убирать. “Так постарайся сделать так, чтобы он не стал таковым, а?” — Его не казнят. Но, с вашей точки зрения, двадцать лет тюрьмы едва ли лучше. Подстрекая его дезертировать, вы действуете во вред и ему, и
Она еще упрямее сжала губы. Майлз чувствовал себя в шкуре занудного папаши, читающего нотации мятежному подростку, но она-то ведь не ребенок. Надо было спросить у Бела, сколько ей лет. Может, ее грация и уверенность в движениях — следствие хореографической подготовки. Тут он вспомнил, что они должны выглядеть благодушно, и попытался смягчить свои слова запоздалой улыбкой.
Она заявила:
— Мы хотим стать семейными партнерами. На всю жизнь.
“Вы ведь знакомы всего две недели — и уже настолько уверены?” Он прикусил язык, когда искоса брошенный на него Катериной взгляд напомнил ему, сколько дней — или даже часов? — понадобилось ему, чтобы влюбиться в нее. Хотя, надо признать, “на всю жизнь” появилось в его помыслах далеко не сразу.
— Я прекрасно понимаю желание Корбо остаться с вами. — Вот что
— На всю жизнь? — с сомнением промолвила Катерина. — Но… вы не думаете, что когда-нибудь захотите иметь детей? Или захочет он?
Лицо Гарнет Пятой осветилось надеждой:
— Мы с ним говорили об этом. Мы оба хотим детей.
— Хм-м… — Майлз замялся. — Но… квадди ведь не могут иметь детей от планетников?
— Ну, вначале родители должны решить, как будет скорректирована генетика — так же, как гермафродит и однополый при скрещивании решают, будет ли у них мальчик, девочка или гермафродит, — а уж потом полученный зародыш отправляют в репликатор. У некоторых семейных пар квадди и планетников дети-квадди, у других — планетники, а у кого-то и те, и другие… Бел, покажи лорду
